Array Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 11

Скажем только, что в публицистике и советской литературе тех лет (включая тридцатые) было множество тематически близких сюжетов, правда, выполненных в стилистике ложной псевдоромантики. Последнюю не любили ни Платонов, ни Шолохов.

Подобным же образом набираются Н. Журавлевым и другие примеры. Цель ясна: открыть читателям главную истину — «Они сражались за Родину» написал Платонов. Методологические установки для этой версии в последней и публикации «Новой газеты» остались прежними. И что ни формулировка, то большая ложь, которую не затмить риторикой, непозволительной, кстати, в здоровом обществе (синоним — «гражданское общество», за которое так ратует «Новая газета»).

Неправда 1:«А почему Платонов не мог быть негром? С 1929 по 1942 год он был под полным запретом. А жить-то надо, кушать, за комнату платить, семью содержать. А что он умел? Только писать».

Только некоторые факты. В 1929 г. выходит книга повестей Платонова «Происхождение мастера», печатается рассказ «Усомнившийся Макар», в 1930-м — «Первый Иван», в 1931-м — повесть «Впрок», после которой на ее автора обрушивается сокрушительная критика (все это известно). В 1934 г. Платонов становится членом Союза писателей, едет в командировку в Туркмению, заключает договор с издательством на роман «Счастливая Москва»; с 1935 г. в главном толстом журнале «Красная новь» печатаются блистательные рассказы «Такыр», «Нужная родина», «Третий сын»; в 1937 г. выходит книга рассказов «Река Потудань» и т. д. В отличие от многих пишущих, в том числе и нас с Николаем Журавлевым, Платонов умел не только писать. Платонов — выдающийся русский инженер, имевший ко времени наступившей после истории с публикацией «Впрок» изоляции патенты на технические изобретения, мог на жизнь заработать нелитературным трудом. Кстати, он так жил и до 1931 года, а с 1931 года становится старшим инженером-конструктором Росметровеса, получает высокую зарплату (инженерам тогда хорошо платили) и абсолютно свободен от литературной среды. Последняя его не любила, в том числе за эту абсолютную свободу. Платонов, впрочем, платил им тем же: «гении литературы»; «одержимые достоинством»; «оргия гуманизма»; «жеманство и юмористика»; эксплуататоры «доброты и долготерпения читателя-народа» и т. п. Как, впрочем, за ту же свободу от московской литературной среды ее завсегдатаи патологически не любили Михаила Шолохова. Действительно, сидит себе в Вешенской, и никакими усилиями (даже Сталина) его не смогли перетащить в литературную Москву; не участвовал в печально знаменитой писательской поддержке политического процесса 1936–1937 гг.; игнорирует писательские пленумы (единственный, кто не приехал на московские пушкинские торжества 1937 г. — в эти дни боролся за освобождение невинно осужденных!); обманул всех с финалом «Тихого Дона» и т. п. Как свидетельствуют документальные источники, тексты разнообразных приглашений Союза писателей, Платонова тоже регулярно звали участвовать в самых разных писательских акциях. Но на этих бумажках он чаще всего записывал все тем же знаменитым карандашом, каким созданы его шедевры, слово «никогда» или «никак», а затем выбрасывал их в корзину (Мария Александровна сохранила эти бесценные документы писательской биографии, и они спокойно лежат в архиве РГАЛИ).

Неправда 2:«Оба, каждый по-своему, ценили друг друга, оба любили выпить…». Пример, как вроде бы правда (1-я часть предложения), дополняясь гнусной полуправдой, рождает все ту же большую неправду. Ну что за глумливая страсть у «умных» и очень трезвых литераторов писать о пьянстве русских писателей! Оставляю это все без комментариев, посоветую лишь не пренебречь полной убийственной иронии записью Платонова: «Выпей водки, может, твое мировоззрение изменится» («Записные книжки»).

Неправда 3:«Во второй половине 1942 года Платонов получает звание капитана, должность военного корреспондента (а это стабильное и неплохое содержание), и его снова печатают. В толстых центральных журналах опять появляется имя Платонова, его проза, его тексты».

О том, что «снова» и «опять» неверно, мы уже писали выше. А вот о Платонове и о войне так писать нельзя, даже если тебе — в «высоких» целях твоей партийности — очень хочется выставить Платонова эдаким диссидентом, который и на войну-то идти не хотел, а просто зарабатывал коррес-пондентской работой на жизнь. Последнего, к слову, было очень много среди маститых советских писателей — читайте дневники Всеволода Иванова, где написано про гнусности московской литературной жизни времени войны, а также о том, как создавались не произведения, а то, что П. Журавлев называет словом «тексты». Но, господа хорошие, к Платонову и Шолохову это ровным счетом не имеет никакого отношения. Уже на второй день войны Шолохов отправляет из Вешенской телеграмму наркому обороны с просьбой зачислить только что полученную Сталинскую премию за роман «Тихий Дон» в Фонд обороны СССР, а себя — в Красную Армию. С первых месяцев войны на фронт рвется Платонов, и, как свидетельствуют записные книжки, уже в августе 1941 г. он был на Ленинградском фронте. Слова «родина», «русский солдат», «Россия», «народ» он употреблял не потому, что они были срочно реабилитированы в первые годы войны, а просто потому, что эти слова-концепты были в его художественном языке — и в 20-е, и в 30-е годы. Это и есть платоновская «вечная родина», а русские солдаты, наверное, тоже любившие выпить, предстали в платоновских военных рассказах — «одухотворенными людьми» и приняли смерть на маленьком пятачке Севастопольского сражения так же достойно, как русские крестьяне в его великом и скорбном «Котловане». «Русский солдат для меня святыня, — пишет он в письме с фронта в 1942 г., — мне кажется… что мне кое-что удается, потому что мною руководит воодушевление их подвигом…».