Юлиан Семенов - Вожак

Он не договорил, потому что увидел, как из-за бугра на берег вышел охотник. Гуси закричали, страшно закричали, и Вожак уже ничего не мог поделать с ними. «В опасности они неуправляемы, — как-то машинально отметил он. — Если хочешь им добра, если хочешь вести их на острова, чтобы они там выводили птенцов и продолжали наш род, нельзя ввергать их в опасность. Это ерунда, когда говорят, что опасность сплачивает, это глупость. Опасность разобщает и заставляет каждого думать о себе».

Степанов поднял отвороты сапог и вошел в море. Оно здесь было мелкое, зеленое, с острым запахом йода.

«Бескрылый, — посмотрев на охотника, брезгливо подумал Вожак. — Сейчас он увидит мое кольцо и обрадуется. Как радуются они, увидев кольцо у нас на лапах, — мало же им надо, чтобы порадоваться…»

Степанов опустил руки в воду. («Наверняка с обгрызенными ногтями», по-прежнему машинально подумал Вожак, рядом с бившимся Сизым, и тот вдруг закричал, впервые в жизни не коверкая буквы: «Господи, не дай мне погибнуть!» Раньше бы он закричал: «Господи, не дай мне погибнуть!» — и Вожак бы ломал голову, что значит эта словесная шарада, а теперь, в последние минуты, он, видимо от нервного потрясения, заговорил нормально. Вожак молча рассмеялся — жаль, что Сизому уже не пригодится это лечение. Но вдруг Вожак замер пораженный, потому что Сизый взмыл вверх. И чем дальше шел охотник — от одного гуся к другому, все ближе к нему, к Вожаку, тем больше птиц взлетало в небо. А потом Вожак остался один в оглушающей тишине, потому что все гуси из его косяка уже были в небе и, разбившись на группы, гомонливо перекликались друг с другом, делая широкие круги над тем местом, где сидел Вожак…)

— Ну, плыви сюда, — сказал Степанов. — Я не могу до тебя дотянуться. Там глубоко, у меня вода зальет сапоги. Плыви же, не бойся.

И Вожак подплыл к Степанову, и тот разрезал сеть, и лапы Вожака стали свободны, и он потерся головой о руку Степанова: он ведь помнил, как нравится человеку, когда прирученная птица трется о руку.

— Лети, — сказал Степанов.

Вожаку понравилось, что глаза у охотника были круглые, как у птицы. «Он даже чем-то похож на нас лицом, — неожиданно добро подумал Вожак. — Почему их надо ненавидеть больше полярных сов? Или лисиц? Лисица ведь никогда не выпустит, если попадешься ей в когти».

Где-то вдали грохнул выстрел. Вожак посмотрел на север: в зыбком небе угадывалось появление нового солнца.

«Им пора стрелять, а нам — лететь», — подумал он и, погладив еще раз головой руку охотника, взмыл в небо.

Вожак вел своих гусей на север, и смотрел на другие стаи, и узнавал своих старых знакомых. Он весело здоровался с ними (он ненавидел важность, которую напускали на себя некоторые птицы, став вожаками), он шутил и смеялся, рассказывая о своем перелете, но он видел при этом, что в стае Улыбчивого нет Большого и Раннего, он заметил, как грустен Ревнивый, потерявший Дурочку, Глазастого и Криволапого, он не слышал зычного голоса Кривого, потому что тот потерял семерых из стаи, но, думал Вожак, в конце концов, каждый перелет — это борьба, а без борьбы нет жизни.

«Ничего, — думал он, — ничего… Скоро появятся птенцы, много птенцов, и они научатся летать, и мы поведем их в Африку, и передадим им все то, что нам передавали вожаки, и нас будет много, и летать мы будем весело и смело, потому что жизнь неистребима, как это небо в сполохах белого сияния, и как это холодное прекрасное море, и как люди, которые не только скрадывают и стреляют нас, но которые, оказывается, могут разрезать сети и дать свободу… Что ж… Я не против. Пусть борьба. Ничего. В борьбе гибнут только слабые и трусы. Победит смелый. Ничего…»

Профиля́ — силуэты гусей, сделанные из фанеры.