Николай Крыщук - В Петербурге летом жить можно…

Человек есть тайна – кто же этого теперь не знает? Я-то уж точно тайна, сам в себе не разберусь. Попытки других вовсе смешны и бестактны. He по богатству переживания, может быть, и не по глубине их тайна, а по запутанности мотивов, по их необъяснимому коммунальному соседству.

Но чем же я занимаюсь, выпуская своего детектива по следу? А я хочу знать правду. Последнюю и окончательную. И совершенно забываю, что правды этой не существует. Конечно, желая выяснить худое, я почти наверное окажусь прав. Но почти наверное не захочу узнать, что не прав. Улики поведения не сводятся к фактам. Логическая их увязанность крепится одним лишь моим подозрением, а от него, если уж вселился бес, никто отказываться не хочет.

Нет правды абсолютной, незыблемой и окончательной. Нет, и все. Так просто и так невыносимо.

Так что же, он так и не узнает, любит ли она его по-настоящему, полно и навсегда? Нет, никогда. Но про себя-то он это знает? Про себя всякая правда в итоге лестна, а значит, неправда.

Однако детективы наши, судя по всему, никогда не останутся без работы. Увы!

Думаю о смерти. Это случилось вчера. Вдруг увидел на лицах всех своих родных ее бледную печать. Нет, не преждевременность, не подстерегающую после полудня катастрофу. Но сам факт ее неизбежности стал очевиден.

И все заговорили вдруг, как у Метерлинка, задвигались, как у Виктюка…

Не то что ближе или дороже стали они мне, не то что жалко их стало, не печаль в мое сердце вкралась (печаль, вот слово, которое надо было почему-то искать). Имени у этого состояния нет. А вдруг такие, например, слова – морось, немой скандал, записная книжка под дождем, балабуда… И еще почему-то: заснуть в неизвестном падеже на коленях у мамы.

Старость приходит неожиданно, как снег. Есть вообще момент детского восхищения – возраст. На этот раз собственный возраст воспринимается как заслуга, достижение, звание, чуть ли не должность.

А потом досада – надо готовить зимнюю одежду, о которой, конечно, не позаботился заранее, обвязывать шею шарфом. И не погуляешь уже, как месяц или два назад.

Но мороз бодрит и заставляет бодриться. И подпрыгивать, и улыбаться, и растирать щеки. Иначе замерзнешь. Иначе умрешь раньше времени.

Старость – веселая пора. Юношеская разочарованность и уныние ей уже не по силам. Зато она способна влюбляться так, как юности и не снилось, – легко, самозабвенно, не требовательно, не страдальчески. Потому что жертва уже принесена.

Затем наступает предсмертие. Но об этом я пока больше догадываюсь.

Дорогие мои, жить некогда! Жизнь все быстрее и быстрее, а я все медленнее и медленнее. У нас с ней разные программы. Не знаю, как с вами-то успею чокнуться.

Акции предлагают ежесекундно, в записных книжках переполох. В бюджете – дыра, дети гундосят, жена молчит, друзья зазывают отметить, на транспорте контролеры – некуда деться.

Вчера с ликующим сердцем вынул из почтового ящика извещение: «С вас причитается за потраченное на пропитание вашего отца, бывшего работника у кулака Евсея Климова, восемнадцать копеек». Где я их возьму?

Стихи некогда процитировать, не то что прочитать. Зато невероятные приключения памяти. Вспомнил черемуху, под которой в первый раз целовался. А лица и имени – нет. Вкус только.

Все не так, включая самочувствие. Хочется свадебной снежности, а конверты все приходят без обратного адреса. Хочется молодого лука со сметаной, а на прилавках одни бананы. Что-то мы перемудрили.

Встречаю на улице красивую девушку, говорю: «Давайте познакомимся». – «Некогда», – отвечает. Ответ честный, хотя и нелицеприятный.

Жить стало скучнее, чем Гоголю. Продукты питания все красивые, но невкусные и кое-где порой недоступные. А хочется! Отдал бы все за конфеты «Раковая шейка» и запах в керосиновой лавке. Нету!

Вчера попытался переменить службу, семью, социальное положение, зарплату и место жительства. Везде отказали.

Прямо с ума схожу от невероятности нашего положения. А хочется всего все больше.

И мушиных липучек также в продаже нет.

Я любимую женщину полгода не видел. Это как?

Значит, так: сначала вы пересекаете площадь. Роскошная такая площадь, выложенная разноцветными плитами. Вид с нее во все стороны света. Но вы с нее сворачиваете на канал. Канал уютный, вода в нем изумрудная, везде припаркованные катера. Там все друг друга знают, как в деревне. Поэтому здоровайтесь. Дохо́дите до кренделя булочной и сворачиваете. Проходите музыкальный магазин, потом книжный, мясную лавку, аптеку Блока – увидите большую арку. Ныряйте в нее и проходными дворами выруливайте к переулку. Налево будет фабрика детской игрушки и торговые ряды, но вам не туда. Идете по переулку направо и направо же сворачиваете. Там тупик. Всё.