Жан Жубер - Красные сабо

Именно к этому времени относится эпизод в стиле Рокамболя, который окружил весьма прозаическую фигуру дядюшки Амедея, мужа Изабель, ореолом легенды. Он стал инкассатором и в этом новом качестве ходил по улицам в треуголке и с кожаной сумкой через плечо. Это занятие считалось опасным, так как крайние анархисты из банды Бонно, сторонники индивидуальных актов экспроприации, — в противоположность анархистам из компании Жоржа — уже прославились своими «подвигами». По случаю рождения первой дочери Амедей просит однодневный отпуск, который ему и предоставляют. И как раз в этот самый день Бонно устраивает засаду служащему, который подменяет дядю, вырывает у него сумку с выручкой и выстрелом в упор убивает его наповал. Таким вот образом дядя Амедей спасся от смерти, но упустил единственную в своем роде возможность войти через столь узенькую дверцу в Историю.

Война разразилась в солнечный день, в самый разгар жатвы. Отовсюду неслись крики: «Смерть бошам!», «На Берлин!», а Жоржу и Жермене казалось, что мир рушится. Убийство Жореса поразило их как удар грома, со стыдом и отчаянием в душе они переживали крушение пацифизма. Уже через несколько дней на стенах появились призывы и приказы о мобилизации. Жорж немного поколебался, но выхода не было. Он смазал свои инструменты, запер мастерскую и отбыл на фронт со смертью в душе. В поезде, уносившем его на восток, он забился в уголок вагона и вопреки обыкновению всю дорогу просидел молча, среди гогота и шуток. Никогда еще не ощущал он себя таким одиноким.

Да, странный был солдат дядюшка: солдат, за четыре года войны ни разу не выстреливший из ружья. Он попал в обозную команду, ему выдали повозку с мулом. Эта упрямая, капризная скотина доставляла своему хозяину массу хлопот: мул останавливался вдруг посреди дороги как вкопанный или пускался бешеным галопом, брыкаясь как сумасшедший. Солдаты веселились, подстегивая его ветками, а он бесился еще пуще. Но тут появился дядя и решил укротить мула терпением и мягкостью. С помощью лакомств и ласки он в конце концов добился того, что упрямое животное стало тише воды, ниже травы, бегало за ним, виляя хвостом, как собака, норовя лизнуть его в лицо… В то время, когда пацифизм был сметен с лица земли первыми же залпами пушек, а его последним пристанищем остался лишь клочок швейцарской земли, эта дядина победа стала его скромным вкладом в дело борьбы против насилия. И в своих мемуарах дядя как раз отмечает тот факт, что за все четыре года военной кампании он не одержал иной победы, кроме как над своим мулом.

Я перечитал несколько страниц, которые он посвятил войне: как и следовало ожидать, патриотические нотки звучат там крайне редко. Только победа на Марне слегка взволновала его; после тягот и страданий, пережитых во время отступления, ему, как он простодушно признается, «в общем-то, пожалуй, приятно оказаться в лагере победителей». Правда и то, что судьба редко доставляла ему подобную возможность: за исключением 1936 года, он всегда шел против течения при всех знаменательных коллективных действах. Во многих обстоятельствах, как он сам замечает, он инстинктивно принимал сторону слабых против сильных, кем бы они ни были. Такой способ поведения порождает святых, но отнюдь не хороших солдат или хороших борцов.

Итак, в его мемуарах нет ни высоких слов, ни героических устремлений, но зато я не нашел там ни грязи, ни крови, ни трупов — ничего из всех тех ужасов, какими изобилуют рассказы о войне и многие романы. Мы оказываемся как бы за кулисами великих событий, там, где место и скромным статистам, и всяким аксессуарам, и лишним декорациям, сама же трагедия разыгрывается на некотором расстоянии, за занавесом, который лишь временами чуть приоткрывается для нас. Ну а за сценой продолжается обыденное повседневное существование: солдаты бьют вшей, жуют сухари, жульничают, ворчат и ругаются по пустякам.

Сперва дядя состоит санитаром, он подбирает на передовой раненых, которых затем отвозит в легкой повозке, запряженной мулом, в полевой госпиталь. Он медленно, осторожно продвигается вперед по ухабистой дороге, подбодряя и успокаивая несчастных, стонущих на носилках, и эта роль, вполне по его характеру, немного облегчает угрызения совести, которые он, пацифист, испытал, подчинившись приказу о мобилизации. Позже ему дают лошадей и более тяжелую повозку и поручают доставлять продукты и боеприпасы. Когда я думаю о Жорже-солдате, мне прежде всего вспоминается одна сцена, о которой я сперва услышал от него самого, а потом прочел в его книге, — эта сцена полнее всего дает представление о нем.