Герман Кох - Звезда Одессы

Непреодолимая сила заставила мой взгляд медленно скользнуть вниз, по ее мокрому лицу, потом еще ниже, по мокрому купальнику и мокрым ногам, вплоть до маленьких босых ступней, сдвинутых на выложенной плитками дорожке. Когда я добрался до них, она привстала на цыпочки: на цементе остались маленькие мокрые следы.

— Ты… — начал я.

Я поднял голову и посмотрел ей в глаза.

— Ты просто сокровище, — сказал я. — Надо меньше слушать россказни старого закисшего дядьки. Для этого ты просто-напросто слишком молода. Я совсем не хотел, чтобы вышло так. В следующий раз расскажу что-нибудь веселенькое. Обещаю.

— Но…

Я приложил палец к губам.

— Тсс, — сказал я. — Возвращайся в бассейн, Натали. А я полежу в номере.

Следующие дни прошли приблизительно так, как и полагается проходить отпуску на солнечном острове. После завтрака жена, сын и Натали отправлялись на пляж или в бассейн; я делал кружок по Кала-Бланке и поочередно покупал то «Телеграф», то «Общую газету» в первом же киоске пешеходного пассажа. Потом я занимал пластиковый стульчик на ближайшей террасе, между англичанами, поглощающими бобы и яйца. Я заказывал кофе и agua con gas [35] Газированную воду (исп.) . и начинал спокойно читать с первой страницы. Только при переходе к третьей странице — когда начинались внутренние новости — становились заметны небольшие изменения в моем состоянии: увлажнялись кончики пальцев, и я чаще проводил языком по верхней губе. Так продолжалось до седьмой страницы, затем мой интерес к прочитанному начинал угасать. Тогда я останавливался на спортивной странице, но глаза больше не задерживались на новостях и непроизвольно перескакивали с одной статьи на другую, так что я ничего не дочитывал до конца. В первую неделю мое сердце забилось только однажды, когда на седьмой странице я увидел фотографию улицы, очень похожей на улицу Пифагора, но речь шла о реставрации какого-то малоинтересного школьного здания не то в Дордрехте, не то в Арнеме.

На второй неделе я стал покупать и «Телеграф», и «Общую газету»; я читал их по-прежнему в нормальном порядке, начиная с первой страницы, причем остальные только пролистывал. Не знаю, на что я ожидал наткнуться; так или иначе, я отреагировал бы наподобие любого другого человека, который вдруг узнает, что дома, на его улице, произошло событие, привлекшее внимание журналистов. Я покачал бы головой или даже сдавленно вскрикнул; потом, все еще качая головой от удивления и неверия, несколько раз перечитал бы газетное сообщение. А потом? Огляделся бы, нет ли поблизости дежурного официанта: мне надо как можно скорее расплатиться и вернуться в гостиницу. «На моей собственной улице, — бормотал бы я по дороге. — Более того, в моем собственном доме! Этот дом на фотографии, — (допустим, там была бы фотография), — этот дом на фотографии — это же наш дом. Что делать? Сразу возвращаться в Амстердам? Подумать только: такое событие совсем рядом с нами. Под самым носом, на первом этаже нашего дома. Кто же это сделал? Старуха даже мухи не могла обидеть…» И вот я уже в саду гостиницы: жена лежит в шезлонге у бортика бассейна, сын показывает подружке, как прыгать с трамплина «бомбочкой». Они еще ничего не знают. Пока что они в полном неведении, а ведь речь идет о событии, которое непосредственно касается нас всех.

«Только не пугайся», — тихо прошептал бы я жене на ухо, опуская ей на колени вчерашний «Телеграф» или «Общую газету», развернутую на нужной странице. Я постоял бы рядом с ней, пока она не прочла бы газетное сообщение; наверное, я кусал бы губы и оглядывался по сторонам или смотрел бы на сына и Натали в голубой воде бассейна. «Надо ли рассказать им все сразу?»

С другой стороны, я учитывал возможность того, что о госпоже Де Билде не напишут в газетах — разве что в траурном объявлении, размещенном ее свиноподобной дочерью: «После долгой и насыщенной жизни… покинула нас», а ниже, под белой полоской, — имя единственного оставшегося в живых члена семьи, ее дочери. «Тиция Де Билде…» — или нет? Не носит ли она фамилию неизвестного донора спермы? Фамилию человека, который давно, в безвозвратно ушедшем прошлом, в одинокой съемной комнате, ворочался на односпальной кровати с несвежими и вонючими дешевыми простынями, потому что не мог выбросить из головы свою милую.

Но возможно, «естественная» смерть на улице Пифагора вообще не попала бы на страницы «Телеграфа»; этого мог удостоиться лишь тот, кто получил известность благодаря телевидению, или получил пулю в голову, или был зарезан. Иногда, сидя на террасе пешеходного пассажа в Кала-Бланке после чтения газеты, я закрывал глаза и представлял себе госпожу Де Билде, мирно похрапывающую в своей спальне, — пока она внезапно не просыпается от какого-то звука: в темноте кто-то наткнулся на ходунок. А потом — наголо обритую голову Ришарда Х., возвышающуюся над изножьем кровати, освещенную только полоской лунного света, который проникает сквозь щель между занавесками. «Кто вы?.. Что вы делаете в моей спальне?..» Пятнистую собаку, которая спала на поролоновом коврике, а потом подняла голову и залаяла… «Спокойно, дамочка, все будет хорошо (голос Ришарда Х.)… Пойдем, собачка: смотри, что я тебе принес…»