Наталья Нестерова - Стоянка запрещена (сборник)

Ничего другого мне не оставалось. Исчез голос – главный инструмент моей работы. Значит, я лишилась и заработка, и любимой передачи. Это-то ещё можно пережить. Но меня бросил любимый человек. Проклял, занёс в чёрный список.

По-покойницки я лежала на тахте: глаза закрыты, руки на груди. Слёз не было, мёртвые не плачут. Воспоминания о том, как утром порхала и щебетала, никакого утешения не приносили. Напротив, делали последний час ещё мучительнее. А каждому хочется умереть без боли.

Я вспомнила (какая-то часть моего сознания всё-таки функционировала автономно), как у бабушкиной приятельницы умер муж. Вдова была безутешна, на грани помешательства. И все ей говорили: «Вспоминай хорошее, что у вас было с мужем. Ведь замечательную жизнь прожили». А бабушка к противоположному призывала: «Нечего прошлое вспоминать, только сердце рвать. Думай про будущее, планы строй. У тебя внук в школу пошёл. Дорогу переходит, а там нет светофора. Лежишь, рыдаешь, а его поэтому, не приведи господи, машина задавит».

У меня будущее отсутствовало. Не было семьи, детей, работы, любимого – ни одного поплавка, который держал бы на поверхности. А в пучину тянет и тянет. Конечно, родителей и бабушку крайне расстроит моя смерть, даже убьёт. Но их жизнь, их страдания не больно меня волновали. И я теперь понимаю самоубийц, которых не отводит от последней черты забота о родных. Своё горе многократно перевешивает чужое.

Примчались бабуля и мама. Обнаружили у меня отсутствие голоса. В определённом смысле это мне даже помогло: не пришлось разговаривать с ними, объясняться. Вырывая друг у друга телефонную трубку, они стали названивать: бабушка – приятельницам, мама – знакомым докторам. Выясняли методы лечения фарингита. Известно, у нас что ни женщина, то врач без диплома. Что ни дипломированный доктор, то стандартная формулировка: «требуется обследование».

Меня заставляли пить гоголь-моголь, который с детства вызывал у меня тошнотворную ассоциацию с разбавленным гноем. Пипеткой заливали мне в нос подогретое масло шиповника. Словом, хотели вылечить голосовые связки, когда требовалась реанимация сердцу.

Был только один человек, способный оживить меня. Сейчас этот человек летел в Москву. Он меня проклял, и не столь важно – справедливо или ошибочно. Главное – случилось. Из-за ошибок и мировая история сбивалась с верного пути. Чего уж требовать от простых людей.

Я покорно выносила лечение, бесполезное для нервной почвы, потому что сопротивление требовало бо́льших сил, чем равнодушная терпимость. А сил у меня не было.

В итоге: раздетая, облачённая в ночнушку, с компрессом на шее, укутанная бабушкиным пуховым платком, я лежала под одеялом в своей постели. Рядом сидела мама.

– Помнишь, как ты играла в лекарства? – спросила она и тут же предостерегла: – Не говори! Яков Самуилович сказал, что главное – полное молчание. Когда человек шепчет, связки напрягаются как при крике. Тебе нельзя их напрягать! Какой медовый у тебя голосок, доченька! Мы с папой всегда поражались – от кого достался? С ранних твоих годочков: начнёшь щебетать, и сердцам нашим услада.

«Вот будет фокус, – подумала я, забыв, что собираюсь умереть, – если фарингит пройдёт и вместо детского дисканта я заговорю оперным басом».

– Тебе было лет семь, – продолжала мама. – Бабушка твоя вечно лечится, у неё пилюль и микстур – как в аптеке. И вдруг ты говоришь: «Мама, какие замечательные у лекарств имена! Красивее, чем у людей». И мы с тобой раздали игрушкам фармацевтические имена. Плюшевый мишка стал Фесталом, заяц – Левомицетином, кукла-негритянка – Ношпой, жираф – Преднизолоном. И даже Барби, которую мы с папой купили за немыслимые деньги тебе на день рождения, ты переименовала на английский манер в леди Лоринден. Детям нельзя играть с лекарствами. Всемирная организация здравоохранения на этот счёт много раз выпускала меморандумы, призывающие исключить любые упоминания химических препаратов в детских играх. Понадобилось много лет, чтобы на коробках с лекарствами появилась надпись: «Хранить в местах, недоступных для детей». За всем этим – погибшие дети, наглотавшиеся вкусных, в сладкой оболочке таблеток. Двое из моих детей из-за этого умерли. «Моих» – в смысле из нашего сада. Сколько же тогда по миру! Я всё прекрасно сознавала, я мучалась, когда мы с тобой затеяли эту игру. Но ты настолько старалась правильно выговаривать: Сульфадиметоксин – плюшевый кот с оторванным хвостом или Фуразолидон – кукла с вечно растрёпанными волосами. Я успокоила себя тем, что зубодробительные названия препаратов помогают выработать правильную артикуляцию. Потом, конечно, изо всех сил я тебе внушала, что имена именами, но коробочки лекарств нельзя трогать ни в коем случае. Мы играли очень забавно. Леди Лоринден была главной героиней. За право стать её мужем сражались Сульфадиметоксин и Фестал. Левомицетин – отец леди Лоринден – устроил среди претендентов на руку дочери конкурс по отгадыванию загадок. Преднизолон-жираф, к которому ты питала слабость, конечно, не справился бы, не приди на помощь с подсказками Ношпа…