Георгий Пряхин - Хазарские сны

— Знаешь, врачи сказали, что у него все органы стали работать лучше, — заговорщически шепнула Сергею однажды, совсем-совсем наедине и совсем-совсем на ухо, его старшая провожатая по параллельным маршрутам жизни.

— Так уж и все? — усомнился, улыбнувшись, Сергей, на что получил вполне исчерпывающий ответ:

— Дурак!

И сочный поцелуй: дураков всегда целуют, пресекая опасное развитие их дурацкой любознательности: чтоб не спрашивали лишнее.

Что там заметили врачи — дай-то Бог, чтоб заметили, но факт остается фактом: атаманша наверняка продлила солдату жизнь. Без нее бы он умер раньше — процесс без нее шел гораздо резвее. А так скончался уже в конце восьмидесятых, когда Сергей давно уже работал в Москве. Прилететь на похороны не получилось, и он прилетел, когда на могиле уже стоял памятник.

— Вот, поставила, — сказала атаманша, концом платка промакивая слезу.

Сказала, как отчиталась.

Было начало лета, вокруг доцветала сирень, бледнея по ходу сгорания, и они стояли у могилы втроем: Сергей придерживал за полный локоть атаманшу, а его самого крепенько-таки придерживала пионерская вожатая. И мраморный памятник с фотографией моряка, братишки в бескозырке с молодецки выпуклой грудью и с юношеской застенчивой улыбкой на устах — фотографировался-то не на памятник, а на комсомольский билет! — и металлическая выкрашенная ограда, и окаймленный ею мраморный же парапет — все было, как у людей.

И ирисы — сиреневые на черном…

Без Воронина и тут наверняка не обошлось, — подумал Сергей.

Гробничка выложена на двоих. Сергей пристально глянул на атаманшу, и та утвердительно кивнула:

— Ну да. Куда же мне теперь от него — я с ним человеком себя почувствовала.

Вот так! Надо бы изначально не в исправительную колонию ее, а к Лесникову, к братишке на перековку. Сколько б лет еще ему натянула.

— Только не пишите, Сережа, что он умер, — попросила, предугадав первое, несложное движение писарчуковой душонки. — Пусть ваши читатели думают, что он еще живой.

Конечно, человеком — о ней самой газеты стали писать: сестра милосердия, мол, мать Тереза и т. д. и т. п. Вон какая трансформация: из мать-атаманши в Терезу-мать.

И книжку довела до ума — правда, орфографические ошибки после нее исправляла, прежде чем передать рукопись, самолично доставив ее в Москву, в Серегины руки, старшая пионервожатая. И книжку свою, изданную при Серегином толкаческом рвении «Детгизом», сигнальщик увидел — живым. «Стой! Стрелять буду!» — называется. Ну, попугая ару научили, и он фрицев из-за кустов до смерти пугал: русским партизанским басом.

И еще кое-что непечатное добавлял.

Насчет непечатного Лесников наверняка с атаманшиной подачи додумался. С ее появлением книжка вообще веселее пошла. И в том смысле, что быстрее, и в том что — веселее. Настолько веселее, что попугаи ара матюкаться на немцев стали, что «Детгиз», правда, не пропустил: не те еще времена были.

Вот вам Воронин во всей красе: даже на качество художественной литературы, а не только на деятельность солдатских мочевыделительных путей, положительно повлиять сумел!

Вторая история еще круче.

Война в свое время впиталась в самые поры Сталинграда-Волгограда и выходила из него с трудом, десятилетиями — так оживают, наверное, отравленные газами. Типичная картинка. Подходя однажды к дому-новостройке, в котором ему дали квартиру, Сергей увидел, что ватага ребятишек возится со странным предметом. Подошел ближе, взял в руки: оказалось, снаряд семидесятидвухмиллиметровой пушки с вывинченным взрывателем. Дело, судя по всему, обстояло так. Рыли строители котлован, вывернули экскаватором или бульдозером эту самую хреновину, выкрутили из нее запал — дело-то привычное — и, не связываясь с милицией-полицией, дабы не накликать себе лишних хлопот, выкинули ее в сторону. Чтобы под ногами не мешалась. Ну а кто же не знает: все, что мешается под ногами у взрослых, рано или поздно оказывается в руках у братьев наших меньших. И уж для них-то, будьте спокойны, обузой не окажется. В самый раз, вмиг приспособят под свои маленькие повседневные нужды — как будто вся их предыдущая мешкотня и была нацелена исключительно на поиск этой самой штуковины. И чем она опаснее, тем она им нужнее. Ну, прямо позарез необходима — и даже самые примерные из них, пионеры из пионеров и октябрята из октябрят (а февралята, стало быть, были бы из февралят?) тоже, как и их старшие братья по разуму, не в милицию и даже не в металлолом свою находку волокут, а прямо на испытания: в костер, как Жанну д-Арк, или в тотальную разборку собственными шустрыми ручонками. Будущие Кулибины и Резерфорды, а не только бульдозеристы и экскаваторщики, — особенно, когда палёным пахнет.