Георгий Пряхин - Хазарские сны

Улица оказалась самой что ни на есть задрипанной. Узкая, тесная, где-то на окраине, из частных домишек, окруженных глиняными дувалами. Да и жили там не узбеки, а в основном татары, которых и в Ставрополе полно. Моя же задача была написать об узбеках, о том, как ставропольчане когда-то помогли им восстановить после землетрясения их улицу. А её никто и не восстанавливал, поскольку она и не разваливалась, настолько глубоко и прочно в землю укоренившаяся, ушедшая по самые крыши. Отразить дружбу с узбеками не получалось. Правда жизни мешала, а для отображения дружбы с татарами и ехать за тыщи верст не надо было бы, тратить и без того скудные редакционные деньги.

Город же меня заворожил. Я проводил на его улицах и дни, и ночи, потому как ни одна гостиница меня не приняла: командировочных моих на ташкентские гостиницы не хватало. Ходил и глазел. Вслушивался в чужой немолчный и пестрый южный прибой… Даже ел прямо на улицах, под каштанами, где расторопные, хотя еще и вполне советские, торгаши варганили на дымящихся мангалах дешевые печёночные шашлыки: этакие в меру общепитовские разбитные шарманщики Ташкента.

Второй раз оказался там почти десять лет спустя, уже от «Комсомолки». Готовил статью Рашидова об очередной хлопковой победе. Подготовил — по справкам, не видя самого Шарафа Рашидовича — и с его невидимого благословения мне три дня показывали республику. Понятное дело, недостатка в гостиницах и дастарханах никакого — я был теперь весьма желательной персоной. Но до Ферганы почему-то так и не добрался: показывать мне её не стали. Три дня жил и путешествовал со священным паролем на устах: Шараф Рашидович.

Шашлыки, понятное дело, были уже вовсе не уличными, не шарманными. И, повторюсь, никаких проблем с ночлегами. Один раз нам с моим другом, собкором «Комсомолки» Валерой Ниязматовым даже вынесли кровати в сад — душно, видите ли, в номерах показалось…

Но я и сквозь постоянный хмель вспоминал двух парней-узбечат из семьдесят второго. Это с их помощью провел тогда в Ташкенте первую более-менее сносную ночь. Пошел на последний сеанс в кинотеатр, чтобы прикемарить там перед тем, как перебраться на скамейку в скверике. В Ташкенте тогда проще было скупить на ночь кинотеатр, чем номер в гостинице. В кинотеатре и познакомился с этими парнями, что были еще моложе меня. Они оказались студентами Ташкентского художественного училища и начинающими поэтами. И после сеанса уволокли меня ночевать в чью-то чужую мастерскую, представлявшую собой обыкновенную мазанку, но в центре города, в которую мы за неимением ключей проникли через узенькое окно: тогда даже я мог пролезть в любую форточку. Пили вино и читали стихи. Вернее, они мне до утра читали стихи тогда тоже еще совершенно юного и России безвестного (а сейчас Россией забытого: самоопределение наций больнее всего ударило по писателям и поэтам, в своих аулах им теперь ставят хрустальные мавзолеи и щедро даруют придворные титулы — «дворов»-то вон сколько расплодилось! — а за пределами этих национальных аулов их уже никто не знает: исчезла материнская воздушная подушка русского языка) Абдуллы Арипова. Книжка, из которой они читали, называлась по-русски, по-моему, «Глиняная душа» или что-то в этом, совершенно никольском, роде. Стихи про любовь. И они, простодушные, наперебой переводили мне, как умели, и все не могли понять, почему это у меня, бесчувственного славянина, предательски слипаются глаза.

А я сквозь жестокий скамеечный недосып думал о своей матери и своем отце, об их первой ночи — почему-то уверен, что я у них получился, завёлся с первого оборота. Звучали стихи или нет? Звучала узбекская речь или — только русская? Или вообще всё происходило молча, как в схватке, где объятия — лишь прелюдия к убийству?

И что понимала, что слышала из его бессвязных слов, если они были, мать?

…Страна изгнанников. Когда летел в Ташкент, моим соседом в самолете оказался старый русский инженер, создававший когда-то текстильную промышленность Узбекистана.

— Не обольщайтесь тем, что будут вам показывать и рассказывать. Нас, русских, приехавших когда-то в тридцатые налаживать производство, уже выдавливают из республики. Потому что теперь, когда дело налажено, мы здесь не нужны. И, помяните мое слово, выдавят со временем окончательно…

Шел семьдесят восьмой.

А путешествуя по Узбекистану, познакомился в Голодной степи со знаменитым в то время председателем колхоза Джаватом Кучиевым, турком-месхетинцем. У него тогда были все регалии, включая Ленинскую премию. Кроме одной — кроме Героя.