Иван Цанкар - Словенская новелла XX века в переводах Майи Рыжовой

Когда Дизма стал приставать к Пику с вопросом: «Почему ты с ней не заговорил?», — тот пренебрежительно махнул рукой. В эту минуту Дизме показалось, будто между ним и Эли установилась какая-то внутренняя связь и стоит им теперь перемолвиться хоть словечком, как они сразу бросятся друг к другу.

За обедом у Дизмы горела голова, на ум приходили несуразные вещи. Он почти не слышал, о чем разговаривали отец и Фице. Есть ему не хотелось, все казалось сухим, куски застревали в горле. Взглянув на него пристально разок-другой, отец заметил его состояние.

— Почему ты не ешь?

— Не хочется.

Отложив ложку, он приготовился к нелегкому разговору. Чем дольше он раздумывал, как бы лучше изложить свою просьбу отцу, тем больше у него путались мысли. Жар в голове усиливался, перед глазами плыл туман. Отец уже пообедал и теперь сидел, поглядывая в окно. Дизма понимал, что наступила решающая минута. Без всякой связи с тем, о чем только что шел разговор, он выпалил:

— Отец, а что, если нам взять к себе в дом ту девочку из цирка — согласилась бы она?

Фице уставился на него с изумлением, его наивные глазенки радостно заблестели. Обернувшись к сыну, Медья нахмурил брови и, не сказав ни слова, встал из-за стола. В крайнем смущении Дизма выскочил на крыльцо и, выбежав на двор, забился в самый темный угол дровяного сарая. Громкий стук сердца отдавался в висках. Между ним и отцом зияла пропасть, и от этого тягостного сознания он застонал и залился горькими слезами. Долго оплакивал он свое одиночество, несбывшуюся мечту об Эли, без которой мир казался ему теперь пустым и унылым. Он думал, что не сможет больше ни с кем ни играть, ни разговаривать — без Эли все на свете было ненастоящим, лишенным смысла. Он слышал, что его зовут, но не тронулся с места. Почувствовав, что и в печали есть своя сладость, он упивался ею. Из-за поленницы вылезла большая крыса и некоторое время подозрительно его разглядывала. Но он не шевельнулся, и крыса беззаботно принялась обнюхивать земляной пол сарая. Проходил час за часом, Дизма крепко зажмуривал глаза и весь трепетал, когда в темноте перед ним возникала Эли. Новая надежда вызвала на губах его улыбку, дерзкая мысль казалась ему сейчас легко осуществимой. Он ждал вечера и обдумывал свой замысел. Когда на дворе все затихло, он прошмыгнул к реке и дальше, через соседний дом, на дорогу. Осторожно заглянул он в окно к Фрголиновым. Девушки еще не ушли. Дизма спрятался в чужих сенях, чтобы, не дай бог, его кто-нибудь здесь не заметил. Он видел, как возвращался домой отец. Медья шагал, высоко подняв голову, цилиндр был надвинут глубоко на глаза. Вскоре дверь Фрголиновых распахнулась, и все три сестры вышли на улицу. «Ужинать идут», — подумал Дизма. Когда они, миновав старинное распятие, исчезли за поворотом, мальчик потихоньку выскользнул из своего убежища и, осторожно приоткрыв дверь, прошмыгнул к Фрголиновым в сени. Но комната девушек была заперта. Вернувшись на улицу, он подкрался к окну, которое на его счастье было неплотно закрыто. Одним прыжком Дизма очутился в комнате.

Оглядевшись по сторонам, он увидел разбросанную одежду, почувствовал сладкий запах духов. Прикрыв окно, он залез под кровать. Больше он не думал о том, что затеял. Временами у него дрожали губы. Ему хотелось молиться, просить бога, чтобы Эли вернулась, но от волнения не мог. Он начал считать гвозди в досках над головой: если выпадет четное число — его замысел осуществится, если нечетное — значит, все пропало. Долгое время не было слышно ни звука. Затем легонько скрипнул ключ в дверях. Мальчик съежился еще больше. В комнату вошло живое существо. Из-под кровати Дизме было видно, как неуверенно и почти бесшумно переступают ноги, маленькие и тонкие. «Эли!» — мелькнуло у него в голове, и он задрожал всем телом. Девочка села на кровать, под которой он притаился, и сбросила туфли. Чтобы как-нибудь себя не выдать, Дизма совсем затаил дыхание. Ноги ее показались ему такими ладными и красивыми, будто они никогда не ступали по земле, а лишь по мягкому пуху. В сердце не было никаких других желаний — только бы смотреть, вечно смотреть. Подойдя к окну, Эли звякнула посудой. Дизма пригнул голову, чтобы увидеть ее целиком. В вечернем сумраке он разглядел гибкую фигурку, лицо скрывали густые распущенные волосы. Тогда случилось нечто такое, чего Дизма никак не мог понять. В комнату, шлепая туфлями, вошла пожилая женщина. Девочка вскрикнула, обе бросились вон из комнаты. Дизма подождал еще минуту. Из сеней доносилось сердитое ворчанье Фрголинихи. Он быстро вылез из-под кровати, и в тот же миг его окатили водой с головы до пят. Ни на кого не глядя, Дизма вскочил на окно, выпрыгнул на дорогу и помчался прочь. Он был мокрый до нитки, с него текло ручьями. На пороге стояла Фрголиниха с ведром в руках и кричала что-то вроде: «Медьев разбойник!» Мальчик бежал как одержимый, а вдогонку раздавался звонкий голос — женщина потешалась над Медьевыми, оповещая все предместье, какими бывают сыночки из «хороших семей». Не успели еще люди повысовываться из окон, а Дизма был уже в своем сарае. Некоторое время он с трепетом ждал, что будет дальше. Вот-вот раздастся голос отца, которому Фрголиниха наверняка уже все рассказала. Но на крыльце не было слышно ни звука. Дизма знал, что в доме садятся ужинать, а его нет за столом. От холода он стучал зубами. Дверь отворилась, и на пороге показалась старая кухарка. Он умолял ее никому не говорить, в каком виде она его нашла, насочиняв ей, что свалился в воду, когда ловил головастиков. Она тайком принесла ему сухую одежду и спрятала мокрую. К счастью, отца в это время уже не было дома. Наскоро поужинав, Дизма скользнул в постель, где наконец согрелся. Осознав теперь все, что произошло, он почувствовал такой стыд, что покраснел, хотя лежал, укрывшись одеялом с головою. Испуганно прижался он к подушке, услышав в соседней комнате шаги отца, и совсем затаил дыхание, когда отец заглянул в детскую. Но ничего не случилось. Ушел. Дизма вздохнул с облегчением, надежда, что отец ничего не знает, подтверждалась. Теперь в груди у него защемило от мысли, что он был совсем рядом с Эли, но так и не сказал ей ни слова. Нет, Эли ни в чем не виновата. Его заметила Фрголиниха. Эли не убежала бы из комнаты. Увидев его, она удивилась бы только, почему он сидит под кроватью. А если бы он сказал, что не может без нее жить, она обняла бы его и усадила на кровать рядом с собой. Он бы ей все объяснил — как жалеет ее, как хочет утешить, и она, вероятно, расплакалась бы, уткнувшись ему в плечо. Их сердца соединились бы навеки. Эти мечты так увлекли его, что он уселся на постели, прижавшись лицом к холодной стене.