Ольга Коренева - Не грусти, гад ползучий

- Ну, мне пора, — сказал, стараясь держаться непринужденно. — Успею как раз к поезду. Я тут в командировке, вот зашел...

Вадима развозило все больше. В прихожей, пока Николай одевался, Вадим, наваливаясь на стенку, заявил:

- Ты, старик, умный мужик, да? Да, я спрашиваю? Так неужели ты не понимаешь, что не для тебя она? Это не тот случай, старик, не обижайся... - Язык плохо его слушался.

Наверно, он еще не оклемался после больницы, или это Ленинград обрушился ему на голову - так звенело, скрежетало, ухало в ушах, он просто обалдел от шума. Он откинулся на мягком, в белом "больничном" чехле, кресле экспресса. Он спешил к Нине, и розоватые, с растопыренными голыми ветками деревья запутались в яростном птичьем гомоне, звеневшем как лопнувшие струны. Он все еще спешил к ней, а экспресс уже уносил его обратно, и хотя ему казалось, что Нину украли у него и убили, подсунув вместо нее незнакомую особу, деревья-то ведь, словно мухи, попались в паутину птичьего крика, и они оказались не розовыми - от солнца, - а красными как кровь.

Олег устало растянулся на койке. Тело ныло. Маленькая комнатка рабочего общежития, нелепо прямоугольная, почти впритык заставленная раскладухами и тумбочками, была прокурена, пыльна. Убирали и проветривали здесь часто, но пыль тут же появлялась снова. С улицы ли, с одежды, бог знает откуда бралась. Олег, наломавшийся за день на стройке - теперь он был еще и за бригадира, заменял Николая, - погрузился в приятную дрему. Грезилась мелкая речушка на тещиной даче, желтая от солнца и песка на дне, теплая летняя речка, он учит маленького сына плавать, поддерживает снизу за живот, а Витька плещется, лупит по воде ладошками, отфыркивается и вплывает в московскую их квартиру, где по стенам - детские рисунки: большая буква "О" вокруг кленового листка (это сын его, Олега, изобразил), кривые солдатики на радуге, ну уж рисунки... Лида с мокрыми волосами выходит из ванной, улыбчиво жмурится, застегивает халат, его Лидуха, ласково чмокает его в щеку, и вдруг начинает сердиться, нахмурилась. А эта вот сердиться не умеет, вон та плотная рыжая смешнуля с немодной уже высокой прической над кукольным лицом. Зоя, "училка" - так ее все здесь, на стройке, называют. Вечно ищет разбежавшихся учеников. С ней легко. Умеет слушать, не перебивает, и, кажется, понимает его. Зоя не требовательна, всегда всем довольна. Свою мерзкую работу несет как крест: "Что ж, кому-то надо... Раз меня сюда распределили... Учителей не хватает, да и не нужны они здесь, по-моему, тут какая-то ошибка, ну да все одно..." Зоя долго рассуждать не любит, с ней просто. За полгода почти, за все это время знакомства с Зоей он, кажется, стал привыкать к ней, к ее разговорам про своих домашних там, в деревне, про коз, которых дед называет "мои девочки". "До чего же вкусно парное козье молоко", — вздыхает Зоя. - "Ух, как скучаю по своим, кто бы знал!" Олег усмехается. Ему ль не знать, как часто мысли возвращаются к прожитому, прежнему. Хоть и решил не думать о Лиде и Витюхе, а все же... Ну зачем, у нее наверняка другая семья, зачем же ему опять впутываться, мешать, тянуть всем нервы? Не будет этого!.. Вот только сын как, что за странная история в роще? Впрочем, случайность, наверно, Лида бы не допустила, она хорошая мать. Но все же... На письма и телеграммы не ответила, к телефону не подошла - знала, догадалась, кто звонит. А кто еще так настойчиво стал бы дозваниваться?

Олег чувствовал себя униженным. Видно, очень уж ей хорошо с другим, раз так плюнула запросто на все, что было... Хоть бы письмо написала, или открытку поздравительную, несколько слов о сыне. Это же не только ее сын...

Мысли эти давили, мешали жить даже здесь. Олег чувствовал себя трусом и слюнтяем. Спасала работа, тяжелая и нудная, отношения с Зоей тоже выручали. Но не всегда. Однажды в общежитие Николай привел молоденькую журналистку из Москвы. "Землячка!" — обрадовался Олег. Потом, слово за слово, вдруг выложил ей накипевшее, всю семейную свою эпопею, и даже фото Лидкино отдал, чтобы не видеть и не вспоминать. С тех пор полегчало, отошло, будто увезла с собой этот камень с его души журналисточка... Но все-таки нет-нет да и кольнет вдруг мысль о Лиде, странная мысль... Раскаяние, что ли? Вот появись она сейчас здесь, бухнулся бы перед ней на колени, все бы сделал, только вернуть бы просто дружбу... Пожалуй, проще вернуть себя самого в Москву, домой, на прежнюю работу... Ввалиться к Лидке, наскандалить, вышвырнуть вон ее мужика...

Эта последняя мысль, уже вялая, сонная, расплылась, как грани стен в комнате, где ерзал на койке Олег. Он перевалился на живот, лицом в подушку, и заснул.