Валерий Бочков - К югу от Вирджинии

История забылась, но ощущение омерзения, похоже, отпечаталось навсегда в ее сознании и всплывало, словно послевкусие, время от времени. Вот и сейчас на Полину против ее воли накатывала тошнотворная волна от робких прикосновений старика и его собачьего взгляда.

– Ясна пани, заходи в гости! – услышала Полина, ей почти удалось захлопнуть дверь. Почти.

Соврав скороговоркой, сбивчиво и неуклюже, что занята, что надо подготовиться, что завтра трудный день, она, громко топая, поднялась в спальню. Разделась, зло раскидав тряпки по комнате. Стоя в душе под горячей, как кипяток, водой, она смотрела, как затуманивается от пара зеркало, как отражение ее розового тела постепенно светлеет, становится прозрачным и постепенно исчезает под белой пеленой.

– А может, я все придумала? – пробормотала она; от неожиданности этой мысли она застыла. Может, я приписываю несчастному калеке свои похотливые, трепетные мыслишки и желания? Только не врать себе! Мы-то знаем, какие сны нам снятся и чем мы занимаемся в спальне! Все эти потные нежности, липкие фантазии, сотканные из упругих погонь и страстных схваток. А, ясна пани?

Ее соски набухли, она чуть сжала их пальцами. Провела ладонью по животу вниз, кожа была скользкая и горячая, волосы на лобке отросли и щекотно кололи руку. Полина, прерывисто вдохнув, подняла голову, подставила лицо под жаркие струи.

– Какая же ты, в сущности, сучка… – улыбаясь, прошептала она.

Солнце надулось красным и уже подбиралось к трубе. Полина, распахнув дверь, вышла на крыльцо. Сосед благодушно сдвинул очки на лоб, улыбаясь, повернулся.

– Тед, – решительно начала Полина. – Мне нужно поговорить с вами. Не поймите меня превратно, – она говорила быстро, чувствуя, как стремительно улетучивается азарт, ей стало абсолютно ясно, что если она не выскажется сейчас, то у нее не хватит духу сказать это вообще.

Сумбурно выпалив все, она, до боли сжав кулаки, с ужасом застыла. Старик, выслушал ее, щурясь и вглядываясь куда-то вдаль, словно предмет разговора не очень занимал его. Улыбка приклеилась к его лицу, но постепенно она стала похожа на гримасу. Слышалась музыка, мелодию было не угадать, доносился лишь бас, бродящий вперевалку где-то на другом конце города. Полина уже костерила себя, молила, чтобы старик не обиделся. Вот ведь черт ее дернул! Пусть усмехнется, скажет, ну, ты, дочка! Вот ведь напридумывала! Но майор молчал.

Потом он гулко стукнул костылем в доски крыльца, ухватившись сухой рукой за перила, резко поднялся. Кресло пискнуло и весело закачалось на гнутых полозьях. Не глядя на Полину, дед прохромал к двери, стукнул ее резиновым набалдашником протеза. Повернулся, глядя исподлобья, тихо проговорил:

– Я очень хочу, чтобы через много лет, когда твоя сочная розовая манда превратится в сухую морщинистую щель, какой-нибудь остроумный юный кавалер повторил эти слова тебе.

И он с треском захлопнул за собой дверь. Полине показалось, что кто-то саданул ей под дых, она часто глотала воздух сухим ртом, но в горле стоял ком, она задыхалась. В голове сновали обрывки мыслей, какие-то фразы, отвратительное слово «манда» гудело, как колокол, постепенно до нее дошло, что она сделала что-то ужасное.

– Господи… – прошептала она, трогая лицо, как слепая. – Как все получилось ужасно…

Она не могла двинуться с места, словно разучилась ходить, стояла, беспомощно перебирая пальцами по одежде, словно оправляя складки. Солнце огненным боком выглядывало из-за трубы, вспыхнуло и скрылось. Полина медленно повернулась, хотела вернуться домой, но, бросив взгляд на пустое соседское кресло, бегом спустилась с крыльца. Подбежав к машине, дернула дверь, ключи остались дома. Полина, крикнув что-то злое в лобовое стекло, махнула рукой и быстро пошла в сторону центра, перескакивая через темные лужи талой воды.

Она очутилась перед собором, остановилась. Ноги промокли насквозь, стало холоднее, уже опускались сумерки. Поднявшись по ступеням, толкнула дверь. Оказалось открыто. Внутри стояла густая темень, тепло пахло воском и чем-то ванильным, алтарь моргал тусклыми свечками, отблесками на стекле и позолоте. Витражи налились сочными вечерними цветами – рубиновым, словно остывающие угли, и глубоким ультрамарином.

Бесшумно подойдя ближе к алтарю, Полина села на скамью, перевела дыхание. Свитер прилип к мокрой спине и противно холодил тело. Полина закрыла глаза, сложив руки, крепко сжала ладони. Она хотела молиться, но не смогла вспомнить слов, тогда она тихо зашептала: