Кадзуо Исигуро - Погребённый великан

— Странное у тебя настроение, странное. Чего та незнакомка тебе наговорила?

Беатриса задержала голову на его груди ещё на миг. Потом выпрямилась и отпустила его.

— Аксель, я тут подумала, и мне кажется, что в том, что ты всегда говоришь, что-то есть. Чудно, что все забывают друг друга и то, с чем имели дело только вчера или днём раньше. Нас всех словно поразила неведомая болезнь.

— Именно так, принцесса. Взять хотя бы ту рыжеволосую женщину…

— Оставь ты в покое рыжеволосую, Аксель. Мы не помним много чего другого.

Всё это Беатриса сказала, глядя в окутанную хмарью даль, но теперь она посмотрела в упор на мужа, и взгляд её был исполнен печали и острой тоски. Тогда-то — он был в этом уверен, — она и сказала:

— Знаю, Аксель, ты всегда этому противился. Но пришло время снова подумать об этом. Мы должны отправиться в путь, и откладывать больше нельзя.

— В путь, принцесса? Куда же?

— В деревню нашего сына. Это недалеко, муж мой, мы оба это знаем. Даже нашим медленным шагом идти туда не больше нескольких дней, за Великую Равнину и чуть на восток. И весна уже скоро.

— Конечно, принцесса, мы можем отправиться в путь. Это рассказ странницы натолкнул тебя на эту затею?

— Аксель, эта затея пришла мне в голову давным-давно, а рассказ той бедняжки убедил меня, что медлить больше нельзя. Сын ждёт нас у себя в деревне. Сколько ещё нам заставлять его ждать?

— Принцесса, весной мы обязательно подумаем о таком путешествии. Но почему ты говоришь, что я всегда ему противился?

— Сейчас мне не припомнить всего, что было между нами по этому поводу, Аксель. Только то, что ты всегда этому противился, а мне очень этого хотелось.

— Что ж, принцесса, давай вернёмся к этому разговору, когда у нас не будет срочной работы и соседей, готовых назвать нас лентяями. Я пойду. Скоро мы всё обсудим.

Но в последующие дни, даже если мысль о путешествии и приходила им в головы, супруги ни разу по-настоящему о нём не заговорили. Всякий раз, когда разговор поворачивался в эту сторону, им становилось до странного неловко, и вскоре между ними, как это бывает между мужем и женой, много лет прожившими вместе, установилось молчаливое согласие по возможности избегать этой темы. Я говорю «по возможности», потому что время от времени у одного из них возникала нужда — импульсивное желание, если угодно, — которой они были вынуждены уступать. Но любые их беседы в подобных обстоятельствах быстро заканчивались уклончивостью или плохим настроением. А когда Аксель напрямик спрашивал жену о том, что сказала ей странница у старого терновника, лицо Беатрисы мрачнело, и казалось, что она вот-вот расплачется. В итоге Аксель стал избегать любого упоминания о незнакомке.

Спустя какое-то время Аксель уже не мог вспомнить, с чего вообще начался разговор о путешествии и в чём было его назначение. Но этим утром, пока он сидел на предрассветном холоде, его память пусть и немного, но прояснилась, и многое вернулось к нему: рыжеволосая женщина, Марта, незнакомка в чёрных лохмотьях и другие воспоминания, которые мы оставим за пределами нашего повествования. И ему живо припомнилось, что произошло всего несколько недель назад — в то воскресенье, когда у Беатрисы отобрали свечу.

Воскресенье было для жителей деревни днём отдыха, по крайней мере, в том смысле, что им не приходилось работать в поле. Но скотину всё равно нужно было кормить, да и других дел хватало, поэтому священник смирился с невозможностью наложить запрет на всё, что можно было бы счесть трудом. Так что, когда в то самое воскресенье Аксель выбрался на весеннее солнце, проведя утро за починкой сапог, его глазам предстали соседи, рассевшиеся перед норой — кто на кусочках дёрна, кто на скамеечках или брёвнах — и коротавшие время за беседой, смехом и работой. Повсюду играли дети, а вокруг двух мужчин, мастеривших на траве колесо для телеги, собралась кучка любопытных. Это было первое воскресенье в этом году, когда погода позволила заняться подобным делом, и атмосфера была почти праздничная. Тем не менее, стоя у входа в нору и глядя мимо своих соплеменников туда, где земля уходила вниз к болотам, Аксель увидел поднимавшуюся хмарь и пришёл к заключению, что после полудня их снова накроет серая морось.

Аксель простоял так достаточно долго, пока его внимание не привлекла суматоха у ограждения перед пастбищем. Сначала он не нашёл в ней ничего интересного, но тут ветер донёс до его ушей нечто, заставившее его распрямиться. Потому что если зрение у Акселя с годами и ослабло, что немало его раздражало, то слух оставался ему верен, и в беспорядочных криках, доносившихся из толпы у забора, он разобрал голос Беатрисы, возвещавший о том, что она попала в беду.