Джулия Грегсон - Жасминовые ночи

– Знаю-знаю. – Его строгое выражение смягчилось – он хотел показать, что понимает и уважает правила, действующие в искусстве. – Об этом не беспокойся – у музыкантов уровень очень высокий, сама увидишь, так что дай-ка мне подумать… – Выпятив губы, он снова заглянул в свои записи. – Сегодня ты репетируешь с ними, но до этого Лейла пройдется с тобой по магазинам – она знает все лучшие места в Бейоглу. Ты можешь купить себе платья, я оплачу.

– У меня есть платья, – заявила Саба.

– Знаю. – Он снял очки и взглянул на нее. В его глазах впервые сверкнул интерес. – Но ты можешь добавить к ним новые, если захочешь, – мягко сказал он, уселся поудобнее и продолжал что-то писать. – Вечеринок и приемов будет много. Я хочу, чтобы ты хорошо выглядела.

– Спасибо, у меня все в порядке, честное слово, – сказала она и подумала: «Черт побери, Клив, ты говорил, что такого не случится». – Я привезла платья с собой.

– А-а. – Он откинулся назад, наклонив стул под рискованным углом, и направил на нее оценивающий взгляд, словно участник аукциона, прикидывающий, какую сделать ставку. – Ты что, из этих новых женщин? – Он загадочно улыбнулся. – Как они там называются… суфражистки?

– Не такие уж они и новые, – возразила Саба. – С тех пор мы все немножко продвинулись вперед. – Она улыбнулась, чтобы не задеть его. – Да и не обязательно быть суфражисткой, чтобы предпочитать свои собственные вещи.

Он игнорировал ее заявление.

– В общем, если увидишь что-то подходящее, скажи Лейле. Она тоже свободомыслящая женщина, – добавил он. – Но при этом счастлива здесь. – Он раскинул руки, как бы охватывая кабинет, вид из окон, сверкающие стекла шкафов с коллекцией восточного искусства. Снизу послышался заливистый детский смех.

– Неудивительно, – заметила Саба. – Тут потрясающе красиво.

Снова его губы странно скривились – почти с ухмылкой.

– А когда все твои выступления закончатся, – продолжал он уже серьезно, – я с большим удовольствием свожу тебя в деревню, где жила твоя семья. Она недалеко – может, ты найдешь кого-нибудь из твоих родственников. – Когда он это сказал, она представила себя в виде дерева – например, одного из древних кедров, росших вокруг яли. Может, правда в земле остались родные корни? Мысль показалась ей маловероятной, но, как ни странно, утешала.

– Спасибо, – поблагодарила она. – Я бы с удовольствием там побывала.

Вернувшись в свою комнату, она обнаружила там граммофон из орехового дерева и радиоприемник – огромный, с гофрированной тканью на передней стенке и зелеными огнями на шкале. Рядом с ними Озан оставил стопку пластинок, которые привез из разных стран, – он часто упоминал об этом. Там были Фэтс Уоллер [120], Дюк Эллингтон, Билли и Элла, Дина Вашингтон [121]. А еще две турецкие певицы, о которых Саба никогда не слышала. Когда она включила приемник, сначала раздался треск, будто пламя пожирало сухой хворост, а потом хлынула мелодия танго.

Саба с волнением крутила ручку, и, наконец, в арабское завывание вклинился английский диктор: «…это Бела Барток [122], «Румынский танец». Пока она одевалась, приемник был настроен на ту же станцию, звуки приплывали и удалялись. Наконец, в начале нового часа радио пикнуло, и спокойный голос сказал: «Би-би-си передает из Северной Африки. Сегодня Королевские ВВС и пять пехотных подразделений вступили в бой с «Люфтваффе» в шестидесяти милях к западу от Александрии, на краю Западной пустыни. Данными о потерях мы пока не располагаем».

Она затаила дыхание, боясь что-то пропустить. Но вот эти слова: «Данными о потерях мы пока не располагаем». То, что погибшие были, само собой подразумевалось.

Когда кошачьи завывания возобновились, она выключила радио и легла на кровать. Впервые в жизни она испытывала неприязнь к самой себе и своему ремеслу певицы. Когда-то пение казалось ей таким простым, чистым и естественным занятием. Теперь же оно превратилось в каннибала, пожиравшего ее сердце. Она уже понимала, что последствия неизбежны. Ее увлечение заставляет страдать окружающих, разбивает ее собственную жизнь. Глупо, что она не понимала этого прежде.

Прогоняя невеселые мысли, она снова включила приемник. Опять зазвучали турецкие танго – дерзкие и вкрадчивые, с лихими ритмами, с долгими синкопами. По словам Озана, в Стамбуле все сходят по ним с ума, и скоро она тоже споет несколько песен в ритме танго. Она выключила радио, пошла в ванную и разделась.

Встав под струи воды, она прижала лоб к холодному мрамору и закрыла глаза. К черту все, сейчас нужно работать и работать. Без работы, без песен она никому не нужна.