Дженни Нордберг - Подпольные девочки Кабула. История афганок, которые живут в мужском обличье

Эти поездки всегда вызывали ссоры – как в тот раз, когда ее рейс из Дубая задерживался и она была вынуждена провести ночь в аэропорту. Он неделями припоминал ей эту ночевку. Иногда обвинения были комплексными: у нее есть любовник – и она прячет от мужа деньги. Или: она дает деньги мужчине, с которым у нее связь. С помощью извинений, лести и, под конец, дополнительной суммы денег Азите обычно удавалось ублаготворить супруга, но теперь, когда никаких денег она предложить не может, их спор не так легко разрешить. То немногое, что приберегалось для себя, она уже потратила. Денег нет, снова говорит она ему.

Да и обвинение в измене беспокоит ее больше обычного. Спустя 13 лет ему следовало бы знать ее получше. Да разве у нее вообще есть время на интрижки? Когда она не спорит с чиновниками из избирательной комиссии, то ищет работу. Или готовит еду. Или заботится о детях.

А как насчет того, чтобы немного поддержать ее, вместо того чтобы повторять одни и те же оскорбительные обвинения? – бросает она в ответ мужу. Ему следовало бы обращаться с ней хоть с каким-то уважением – как с матерью его детей. Окольными путями намекать, что она проститутка, – это недостойно его.

Да и он сам тоже не идеал, выплевывает Азита, внезапно утратив свое натужное хладнокровие:

– Согласно Корану, жена может оставить мужа, если он ее не содержит. А я по-прежнему содержу тебя!

Она смотрит на него, прежде чем высказать то, что задумано как последняя точка в их споре:

– Я не вижу здесь никакого мужа .

Он кажется удивленным, слыша эти слова. Назвать его чем-то иным, чем мужчина и муж, – это более тяжкое оскорбление, чем большинство тех, которыми она бросалась в него прежде. Отвечая, он отчетливо произносит каждое слово:

– Ты – ничто. Это я сделал тебя членом парламента.

– Так сделай это, – говорит она, продолжая дерзить. – Мне плевать. Уничтожь меня, если хочешь. Потому что ты никогда ничего не делал. Все делала только я .

И в этот миг ее лицо врезается в стену.

Ее глаза закрываются, а колени подгибаются. Закрывая голову локтями и ладонями, она съеживается на полу у его ног, повернувшись к стене, так что открытой остается только шея. И туда-то приходится следующий удар.

Теперь у нее есть выбор: умолять его прекратить – или просто молчать, пока он не устанет.Она пытается сообразить, где могут быть дети и многое ли они смогут услышать. Они увидят ее потом; с этим она ничего не может поделать. Но лучше, чтобы они не видели и не слышали их в этот самый момент.

Голос мужа, раздающийся сверху, звучит почти успокаивающе:

– Я буду содержать свою семью. В деревне. В Бадгисе. Когда мы туда вернемся, я буду содержать вас всех. Нам не придется волноваться о деньгах.

Она знает, что он имеет в виду. Он уже упоминал это прежде: выкуп за невест – их дочерей. Это обеспечит семью на долгие годы. Если снова начнется война, девочек в любом случае необходимо будет поскорее выдать замуж. Это нехорошо для семьи – иметь в одном доме пять дочерей. И, как он любит говорить, она, мол, постоянно забывает, что ее муж – человек простой: в любом случае все эти роскошества кабульского существования – не для него. Всем им будет лучше житься в провинции, где мужчина может быть добытчиком для своей семьи и пользоваться каким-никаким уважением дома.

– Может быть, мне следует просто покончить с этой глупой жизнью!

Странно слышать такие слова из уст Азиты, даже после того как она провела еще одну ночь с мокрым полотенцем на лбу.

Ее стиль всегда отличался в этом отношении от стиля афганских мужчин. И от женщин тоже: она не пересказывает свои истории с преувеличенным драматизмом, при каждом повороте сюжета поминая возможность смерти.

Мы сидим в маленьком кабульском кафе. Из-за хаоса, воцарившемся в доме, меня туда в гости не приглашают, но мы выкроили еще немного времени для очередной встречи, куда Азита пришла с разрешения мужа. Мы – единственные гости на веранде, в пыльном садике, полном пластиковых стульев. Азита в «боевом раскрасе» (так она обозначает маскировку синяков), который ныне стал для нее привычным делом.

Последние два года, несмотря на неудачи своей страны и свои собственные, Азита была убежденной оптимисткой. Но сегодня она плачет, медленно, почти беззвучно. Смущаясь, она отворачивает лицо всякий раз, как ее глаза наполняются слезами, и быстро смахивает их.

Когда я не знаю, что делать, я пытаюсь казаться деловой и прозаичной: