Элайза Грэнвилл - Гретель и тьма

— Безумие. Кончено. Цветы. Сказка.

— Да, да. — Йозеф счел эти более-менее связные слова хорошим знаком. Он отметил, что пульс у Беньямина тоже успокоился. Если повезет, мальчишка все еще может выздороветь. А если нет, как сможет Йозеф нести ответственность за его смерть? И не разрушит ли это сделки с Лили? Он грузно присел. — Как же я виноват перед тобой за все это, Беньямин. Как мне это искупить? — Он на миг задумался, вспоминая их ночные разговоры в более счастливые времена, и добавил: — Когда тебе станет лучше, мы займемся твоим образованием. Жалко будет, если такой ум, как у тебя, пропадет впустую. — Беньямин не отозвался. Взгляд его теперь уперся во что-то на потолке. Глянув вверх, Йозеф увидел сотни бабочек, цеплявшихся за края чего-то вроде спешно натянутой пряжи. — Психе, — пробормотал доктор, надеясь, что их присутствие не есть знак скорого отбытия души.

Гудрун осталась дежурить первая. Наскоро поужинав, Йозеф уселся за стол, поглядывая на часы, и стал ждать, когда явится Лили. Незадолго до полуночи он снял портрет отца, отвернул его лицом к стене и, не без труда отложив все дела, позволил себе предаться фантазиям о радостях странствий в компании Лили. После Линца он предложит двигаться дальше на запад, в Мюнхен, или, быть может, — раз ее тянуло к альпийским видам, в Зальцбург. Он надеялся, что милое дитя не станет упорно дожидаться выздоровления Беньямина. Оценить, всерьез ли она к нему привязана, не удавалось. Йозеф сомневался в этом: времени прошло не так много. Разумеется, у нее перед юношей некий долг признательности — за то, что он спас ее у Башни дураков. Йозеф потер глаза и зевнул. Качественное образование будет более чем должным воздаянием за полученные раны. Увы, одно было ясно: Беньямин никогда не исцелится полностью. Рука у него совершенно разбита, нога сломана в трех местах и срастется, похоже, так, что станет короче, и в результате он будет хромать до конца жизни, а Фукс пока так и не осмотрел его поврежденный глаз. Йозеф понимал: каковы бы ни были увечья Беньямина, они станут ему вечным упреком, мелким, но неизбывным изъяном в счастье, которое наступит для него с Лили. Быть может, она со временем поймет, что даже человек старше ее все равно предпочтительнее калеки.

Он задремал и проснулся, упираясь лбом в пресс-папье. Сны у него были оживленные, поцелованные солнцем, теплые, наполненные весенними звуками: курлыканьем горлицы, зовом кукушки, гудением пчел, — а под всем этим возносился и опадал тихий голос. Звуки природы погасли вместе с грезой. А голос остался, хотя слов Йозеф по-прежнему разобрать не мог. Вот голос сделался громче — мелодией из нескольких нот он неумолимо влек его за собой по коридору, вверх по лестнице, по переходу, пока Йозеф не добрался до комнаты больного. Он толкнул дверь и увидел, что Гудрун спит в кресле у окна.

— Он уже отправился в лабиринты проулков.

Голос слышался довольно отчетливо, определялся легко: Лили. Йозеф шагнул ближе к постели — и отшатнулся. Двое лежали обнявшись. Дрожащими руками он откинул одеяло. Лили была почти нага, кожа испятнана кровью, сочившейся сквозь повязки Беньямина. От страдальческого вскрика Йозефа Гудрун пошевелилась, но не проснулась.

— Через несколько сотен ярдов он добрался до фонаря, где… — продолжала Лили. Йозеф схватил ее за руку, стащил с постели.

— Отпустите меня сейчас же! — крикнула она. — Мне надо быть с ним. Вы не понимаете, что ли? Он умрет, если я уйду.

— Вы его любите? — Йозеф в ярости уставился на нее.

— Мы столько вместе пережили, что теперь связаны навек.

— Но вы его любите?

— Да, — просто ответила она.

Йозеф сжал кулаки.

— А что же мы с вами? — Лицо у него потемнело. — Как же ваше обещание?

— Я сдержу слово. — Она пожала плечами. — Можете делать со мной что хотите. Я все выдержу. Только отвезите меня в Линц, чтобы я смогла…

— Выдержите? — Йозеф почувствовал, как кровь отливает у него от лица. То, что она предлагала, было хуже худшего. — Вы немедленно вернетесь к себе в комнату, — сказал он сквозь стиснутые зубы.

— Нет. — Лили вцепилась в кровать. Ему пришлось отрывать ее руки и волочь ее по коридору.

— Завтра я вас сдам в заведение. Пусть они там слушают ваши фантазии. И вашего вечного возлюбленного тоже пусть больница примет. Если выживет, он тут никогда больше работать не будет. — Втолкнув ее внутрь, он запер дверь. — Идите к черту, вы оба, вот что я скажу. — Он отвернулся, и рот ему перекосило, как от горького фрукта.