Франсиско Голдман - Скажи ее имя

Но ежедневные списки американцев, погибших в Ираке, в «Таймс» — большинство даже моложе Ауры, и среди них довольно много женщин, даже юных девушек, — наводят на еще более обескураживающее сопоставление, будто все это происходит в каком-то другом казино, где люди играют с судьбой в другую игру, с другими правилами и шансами на успех; или же это происходит в том же казино, но за разными игровыми столами и с разными представлениями о судьбе. Нет, у меня не случалось приступов дурноты от мысли об этих погубленных жизнях, в метро я даже предпринимал попытки установить телепатическую связь: привет, Колорадо, из поезда линии F, идущего в Бруклин, меня зовут Франсиско… Можете звать меня Фрэнком… Как и ваш рядовой первого класса Рамона, моя Аура умерла очень молодой… мои самые искренние… Мы знаем скорбь друг друга, а значит, мы знаем друг друга… может, вы захотите присоединиться к моей телепатической группе утративших близких… Жертвы среди иракцев не назывались поименно, но в статье на той же странице я прочел: «Двадцать гражданских автомобилей с привязанными к крышам гробами направились на север от Басры, чтобы похоронить павших на шиитском кладбище священного города Неджеф», и подумал, что как минимум в одном из этих гробов лежит тело молодой жены, обожаемой своим мужем; под этим гробом он управляет машиной. Мы знаем скорбь друг друга, мы знаем позор друг друга. Мы с ним понимаем друг друга.

Какая, в конце концов, разница, смог ты войти в дом с привидениями или нет? Чувства ведь абсолютно те же самые.

Я все-таки нашел в себе силы наведаться в Коламбию, но даже пятнадцать месяцев спустя я так и не смог зайти в «Ле-Руа», кафе по соседству, куда мы с Аурой забегали чаще всего, особенно на бранч по выходным. Аура была уверена, что название отсылает к вилле «Трист-ле-Руа» из новеллы Борхеса «Смерть и буссоль», но нет, оказалось, это хозяина зовут Леруа. Официантами и менеджерами там были в основном молодые мексиканцы, приветствовавшие нас крайне радушно, вне зависимости от того, насколько переполнен был ресторан и сколь раздраженно другие посетители дожидались свободного столика. Наши заказы они принимали по-испански, а с остальными говорили на английском; они горячо расспрашивали нас о нашей жизни, а мы — об их. Идя к метро мимо кафе «Ле-Руа», я всегда переходил на другую сторону. Но они, должно быть, замечали меня, и я говорил себе, что они наверняка решили, будто Аура меня бросила.

Когда бы кассирша-эквадорка из супермаркета на углу, улыбчивая круглолицая девушка с рубцами от угрей и очками в форме донышек бутылок из-под колы, ни спросила: как поживает ваша жена? — я отвечал, что у моей жены все хорошо. И она, смеясь, поддразнивала меня: ого, теперь она заставляет вас бегать по магазинам! Вот и отлично!

Не заходил я и в рыбную лавку. Я больше не был тем парнем, который в одиночку или с женой наведывался к ним дважды в неделю, чтобы купить свежего аляскинского лосося, филе для двоих, — Ауре нравилось, как, едва завидев одного из нас, тот или другой радушный продавец частенько поднимал огромный, блестящий, мандаринового цвета шмат лосося с ледяного настила и начинал отрезать от него куски.

Я уже не он. Я больше не муж. Я уже не тот, кто покупает в рыбной лавке ужин для себя и своей жены. Меньше чем через год я буду не мужем дольше, чем я был мужем. Хотя вместе мы прожили на два года больше. Но скоро придет день, когда я буду без Ауры дольше, чем я был с Аурой.

Иногда я просыпаюсь с ощущением, будто мне снилась Аура, но не помню никаких деталей. Но однажды утром, несколько недель спустя после моего первого возвращения в Бруклин, мне приснился сон, который я смог восстановить. Я оказался в голой холодной комнате со стенами из желтоватого камня и понял, что я внутри склепа. На каменной прямоугольной плите под коричнево-кремовым шерстяным одеялом неподвижно лежало человеческое тело. Я знал, что под одеялом — Аура, потому что это было наше гватемальское полосатое одеяло из грубой шерсти, только испачканное и изодранное, как те, в которые кутаются в метро бездомные. Я забрался на плиту и вытянулся рядом. Фигура пошевелилась, и я понял: она поворачивается ко мне. Потрепанный край одеяла приподнялся, из-под него показались ее руки, и я притянул столь знакомое тело к себе в то мгновение, когда на свет показалась ее макушка, и ее черные волосы (как у настоящей японки) в утреннем беспорядке, благоухая выпечкой, уткнулись мне в подбородок, как это бывало по утрам. Руки обвились вокруг моей шеи, и Аура, как она всегда это делала, крепко обняла меня.