— Ужасная система, — ледяным тоном заметила Джойс.
Очистив тарелку, Метьюс повернулся к профессору;
— Слушайте, вы прибыли сюда для чего, — чтобы построить страну или еще одно гетто?
— Я приехал, — ответил профессор, ерзая на стуле, — чтобы преподавать в Еврейском университете.
— К черту ваш университет! Людям прежде всего нужна безопасность, потом какой-то доход и свободное время, а потом уже следует думать об университете. У вас же все наоборот.
— По этому вопросу могут быть разные мнения, — сказал Шенкин.
— Не может быть разных мнений, — заявил Метьюс, опрокидывая стакан. — От вас, евреев, можно с ума сойти. Хочешь вам помочь, но вы все затрудняете.
Кемаль Эффенди захихикал:
— Мы в таком же положении! Хотим помочь бедным людям, а чем они нам платят? Хотят стать хозяевами в нашем доме.
— Ах, бросьте болтать о доме! Последние 500 лет дом этот принадлежал не вам, а туркам!
Кемаль Эффенди покраснел:
— Большинством населения здесь всегда были арабы. Мой род, например, очень старый, он происходит прямо от Шалаби, одного из военачальников Магомета. А Хуссейни и Нашашиби — только выскочки.
— Мой отец — Кохен. Мы происходим от древних священнослужителей, — пропищала госпожа Шенкин.
Джойс резко поднялась. Она чувствовала, что больше не выдержит, и с нетерпением ждала, пока Метьюс доест последнюю ложку мороженого. Видя, что госпожа Шенкин совсем не знает английских обычаев, Джойс объяснила:
— Мужчины присоединятся к нам позже для кофе. — И, улыбаясь, выплыла из комнаты в сопровождении госпожи Шенкин, как королева с недостойной ее свитой.
Четверо мужчин секунду постояли, затем снова сели, и помощник верховного комиссара попытался переменить тему разговора:
— Надвигается хамсин. Моя жена чувствует его за сутки.
— Хамсин — это местная разновидность сирокко? — спросил Метьюс.
— Да, только еще зловреднее.
— От настоящего хамсина можно сойти с ума, — прибавил Кемаль Эффенди.
— В таком случае, в этой стране, как видно, всегда хамсин.
Кемаль Эффенди громко расхохотался. Профессор погладил бороду:
— «Когда дует восточный ветер, пастушьи луга погружаются в траур и вершина Кармель чахнет», — процитировал он Библию.
— Однако этот же иссушающий восточный ветер называют Божьим дыханием, поэтому, если мы все сумасшедшие, то это святое безумие, — возразил помощник верховного комиссара.
— Я полагаю, что к здешнему безумию больше причастен не Господь Бог, а ваше министерство колоний, — заметил Метьюс.
— И ваш лорд Бальфур, — прибавил Кемаль Эффенди.
— Мы вернулись к политике! Налить портвейна, ликера?
Все отказались, кроме Метьюса, который взял большой бокал бренди.
— А чем плох старик Бальфур? — спросил он, повернув свою большую косматую голову к Кемалю Эффенди.
— Он отдал наш дом, — сказал Кемаль, любивший придерживаться одной метафоры.
— Снова чушь. — Метьюс попробовал бренди и одобрил его. — Никогда здесь не было никакого дома. А была пустыня, вонючие болота и больные сифилисом феллахи. Вы были париями Ближнего Востока, а теперь вы самая богатая из арабских стран. Веками численность вашего населения падала, потому что половина младенцев умирала от грязи в колыбели, а с тех пор, как пришли евреи, население удвоилось. Ни дюйма вашей земли они не украли. Они забрали только вашу малярию, трахому, детские болезни и вашу бедность.
— Ну, ну, мистер Метьюс, — помощник верховного комиссара напустил на себя усталый вид, хотя в глубине души забавлялся, — это слишком сильно сказано и не слишком справедливо.
Кемаль Эффенди вскочил, задыхаясь и не находя слов от возмущения.
— Теперь нам все ясно! Вы явились сюда гостем, объявляете себя американским журналистом, но на самом деле вы один из тех, кто… — Он яростно потер указательный палец о большой, на лице его появилось весьма неприятное выражение.
— О да, — спокойно сказал Метьюс, — я один из сионских мудрецов.
— Полагаю, что пора присоединиться к дамам, — заявил помощник верховного комиссара. Профессор поспешно поднялся, но Кемаль Эффенди не обратил на него внимания.
— Мне безразлично, кто вы такой, — кричал он, — вы приезжаете к нам как гость и вы же нас оскорбляете. Вот что мы получаем за гостеприимство!
— Бросьте, мистер Эффенди. Я не ваш гость. Я за себя плачу, а вашего разрешения не спрашивал.
— А мне плевать на то, что вы платите! И плевать на их больницы и школы! Это наша страна — понятно? Не нужны нам иностранные благодетели и покровители. Нам нужно, чтобы нас оставили в покое — понятно? Мы хотим жить, как нам нравится, без иностранных учителей, иностранных денег, чужих нравов, снисходительных улыбок и похлопываний по плечу. И без их женщин, бесстыдно виляющих задами в наших святых местах. Не хотим их меда и их жала — понятно вам? Ни меда, ни жала! Расскажите им об этом в вашей Америке. Если их выбрасывают из других стран, — это очень плохо, очень жаль. Очень, очень жаль, но это не наше дело. Если кто-нибудь из них хочет сюда приехать — тысяча, две тысячи, — добро пожаловать. Но тогда пусть знают, что они в гостях, и ведут себя соответственно. Иначе — к черту. Халлас. В море — и конец. Коротко и ясно. Передайте им.
Читать дальше