Артур Кестлер - Воры в ночи. Хроника одного эксперимента

— Я могу продать вам кольца [8] По еврейскому закону, кольцо, которое жених надевает на палец невесты, должно принадлежать ему. .

Он порылся в карманах черного шелкового кафтана и достал три кольца. Держа их на мягкой белой ладони, словно на ювелирной подушечке, он сказал:

— Чистое золото, по 18 каратов. Я продам их по шиллингу за штуку, а после церемонии откуплю у молодоженов за те же деньги.

— Очень любезно с вашей стороны, рабби, — сказал я.

— Давайте три шиллинга, молодой человек. Сделку надо совершать как следует.

— Но у меня их нет. Вы же знаете, у нас нет личных денег.

— Бетах [9] Конечно. , — сказал он, — я всегда забываю, что имею дело с сумасшедшими.

— Моше, наш казначей, заплатит вам по приезде.

— Посмотрим, — сказал он с сомнением и спрятал кольца в карман. — Но учтите: не будет денег — не будет колец; не будет колец — не будет свадьбы.

Он сдвинул очки на нос и снова взялся за Библию. Старый Гринфельд живет в мире символических действий и игры. Но правила игры строго соблюдаются. Две тысячи лет верующие евреи оставляют в пасхальный вечер дверь открытой для прихода Мессии [10] Автор ошибается. Дверь оставляют открытой для пророка Ильи. и ставят для него лишний прибор. Уверяют друг друга, что в следующем году будут встречать праздник в Иерусалиме. Продают посуду, которая соприкасалась с хлебом, своим нееврейским соседям, а после праздника выкупают ее обратно. Все это одна лишь игра, однако этот упрямый ритуал объединял их в течение многовековых гонений. За их наивностью скрывалась хитрость, а за мистицизмом — тонкая проницательность. Мне бы хотелось знать, действительно ли старый Гринфельд не замечал, что совершаемые им брачные церемонии были сплошным надувательством, или просто притворялся.

Как будто читая мои мысли, он внезапно обратился ко мне:

— Ты очень бегло говоришь на иврите.

— Мы не пользуемся никаким другим языком.

Старый Гринфельд тоже говорил свободно, но с традиционным молитвенным напевом, как католический священник, который сошел с уэлсовской машины времени и, оказавшись в базарный день в римском предместье, обратился к торговкам рыбой на церковной латыни.

— Какой смысл в языке, если ты не читаешь Талмуда? — спросил он. — Знаешь ли ты, например, что сказал рабби Элиэзер из Цфата о Иоханане-сапожнике?

Следя за рытвинами на дороге, я признался в своем невежестве.

— Ой, — вскрикнул рабби при очередном толчке и придержал отороченную мехом шапку, — поезжай чуть медленнее, куда спешить? С Божьей помощью приедем вовремя. Так вот, о рабби Элиэзере из Цфата. Каждый раз, как он проходил мимо лавки сапожника Йоханана, он заходил к нему и читал главу из Библии. Иоханан радовался оказанной ему чести, хотя не слышал ни слова, потому что Бог создал его совершенно глухим. Ученики спросили рабби, в чем смысл того, что он делает. На что рабби Элиэзер ответил:

«Есть, конечно, разница, слышит человек или не слышит, но это маленькая разница. Святость Господа действует на человека, даже если он этого не знает».

Его глаза в красных прожилках взглянули на меня из-под меховой шапки:

— Говорит тебе о чем-нибудь эта история?

Я улыбнулся и утвердительно кивнул, не отрываясь от дороги.

— Тогда заходи ко мне, когда будешь в Цфате. Я живу рядом с синагогой Ари. Ты был когда-нибудь в Цфате?

— Нет, но всегда мечтал побывать.

— Стыдись, живешь не знаю сколько лет в стране и не был в Цфате! Все равно, что жить на чердаке и ни разу не спуститься в подвал.

В каком-то смысле старый Гринфельд прав. Стыдно не повидать Цфата, этой колыбели мистицизма, города средневековых каббалистов и центра иудаизма после испанского изгнания. Я обещал старику посетить его.

— Откуда ты?

— Из Англии.

— Мало кто приезжает из Англии, — заметил он. — Что тебя заставило приехать?

Я ответил уклончиво, он сдвинул очки вверх и посмотрел на меня:

— Ну, давай-давай, рассказывай! — приказал он нетерпеливо. — Сказано: «Кто может удержаться, чтобы не говорить?».

Внезапно мне страстно захотелось рассказать ему об «инциденте».

— Я жду, — сказал он требовательно. И я рассказал ему все как было, стараясь по возможности тактично подбирать слова. Старый Гринфельд задумчиво покачал головой:

— Ой, чего только от вас, молодых, не услышишь! И ты хочешь мне сказать, что бросил все из-за глупой женщины? — спросил он и хитро подмигнул.

— Нет, не из-за нее. Но я испытал нечто вроде удара, и после этого увидел все в новом свете.