Пере Калдерс - Рассказы писателей Каталонии

Однажды солнечным утром, в самом начале очередного лета, Клара повела старшего сына в музей. Она делала это, понимая, как важно воспитывать в детских душах любовь к искусству. На нее-то, честно говоря, музеи всегда нагоняли тоску. В толпе людей она теряла способность не только испытывать возвышенные чувства, но и просто сосредоточиться и понять, что происходит. Надписи и таблички, набор сухих сведений, должны были — так считалось — автоматически переносить посетителя в иные времена… но ее они повергали в уныние. Перед ее глазами проплывал однообразный поток бездушных экспонатов, кладбище обломков прошлого; само ощущение веявшей от них глубокой старины покидало ее тем быстрее, чем дальше она углублялась в залы музея, ошеломленная и опустошенная, совсем как тогда, в день, когда пропал Тоньо.

Она не забыла того дня, но вспоминала о нем очень редко. И лишь теперь, когда зримые образы прошлого понемногу пробили дорогу в ее сознание и заговорили в нем, она мысленно перенеслась назад, в то далекое лето своей юности, к развалинам древнего города и к загадочному исчезновению Тоньо, с которым она когда-то играла в любовь и потеряв которого потеряла самое себя.

И здесь следует сказать о предмете, больше других растревожившем ее воображение. Это была статуя римского эфеба, чье лицо показалось ей странно знакомым. Статую выкопали из-под обломков античного города через три года после того, как исчез Тоньо.

Пустые глазницы статуи смотрели на нее в упор. Все изваяние виделось ей застывшей гармонией округлых форм, которые глина когда-то запечатлела, а потом, окаменев, увековечила. Статуя казалась воплощением неподвижности и покоя; по мнению ученых, время обошлось необычайно бережно с лицом эфеба — его черты сохранились в мельчайших деталях. Сохранилось все, кроме глаз. Оставшиеся от них провалы, казалось, затягивали женщину в иное, бездонное пространство, где кружил пестрый вихрь ведомых ей одной воспоминаний и переживаний — давно забытые предметы, пропавшие друзья, места, пейзажи, от которых в памяти оставались лишь бледные, искаженные отпечатки.

Ею овладело неодолимое ощущение: когда-то она любила это обнаженное тело, когда-то бежала рядом с ним по длинному волнорезу, кружилась среди увитых лианами и дикой жимолостью колонн забытого города. Словно и не было вереницы факельных огней в ночи и толпы людей, обшаривавших нагромождения тысячелетнего мусора с одной целью — спасти это тело из цепких и неумолимых объятий земли.

Табличка гласила: «РИМСКАЯ СКУЛЬПТУРА. Вероятно, II век до н. э. Не закончена. Глина. Изображает молодого атлета. Найдена в одном из колодцев города Л***».

Рядом прозвучал чей-то голос, и Клара вздрогнула.

— Смотри, Мария, смотри, как сохранилась! Словно вчера вылепили!

— Да, в самом деле! Ах, но какая жалость — на глаза-то у мастера, видно, времени не хватило…

Клара подумала о себе: располневшая женщина тридцати лет… Ей стало стыдно стоять здесь, перед выставленным на обозрение прекрасно сохранившимся телом, которое чем дальше, тем больше будет вызывать восхищение посетителей. Ноги статуи были слегка согнуты, словно преодолевая сопротивление земли; поднятая рука устремлялась ввысь, к небу; полуоткрытый рот готов был исторгнуть победный крик, который никому не доведется услышать. И Клара, задыхаясь от сдерживаемых слез и отчаяния, подумала, что уже видела это лицо, но не могла вспомнить где.

Выйдя из музея, она вновь испытала чувство, ставшее уже навязчивым с тех пор, как ей исполнилось тридцать лет. Вот и теперь ей почудилось, что город сильно изменился: ни одно лицо, ни один предмет не были прежними, привычными. А за этим чисто внешним впечатлением крылось нечто иное — удивление и испуг при мысли о том, что время уносит с собой всех и вся. Она вспомнила его — безвременно ушедшего Тоньо. И тут же подумала, что, может быть, знала и того римского юношу — знала даже его имя — и даже, страшно подумать, могла вспомнить и те далекие времена, когда город был не такой, как сейчас… а в поселке, недалеко от развалин города Л***, юноши и девушки играли в любовь и были счастливы. Но это было давным-давно.

И вот — опадает листва, как и прошлой, и позапрошлой осенью, и пышный летний наряд деревьев устилает землю ворохами сухого мусора. Застекленные лоджии, ни разу не открывавшиеся за много лет, гигантские лепные цветы на фронтонах, фризы и ниши, фасетные стекла окон — все словно источает затхлый запах распада, крушения надежд. Масляные фонари — давным-давно не зажигавшиеся — в каждом подъезде, сонмы фавнов, романтичных пастушков и пастушек — да, чуть не забыл об ангелочках, — навеки застывшие на фасаде каждого из домов. А там внутри, за закрытыми дверями парадных, — непременно семья, которая теперь, увы, не может позволить себе, взметая длинные фалды фрака и скользя шлейфом платья по красному ковру, величественно спуститься к экипажу, дверцу которого откроет услужливый лакей, и покатить по Пасео-де-Грасиа к старому доброму «Лисеу» [86] Знаменитый оперный театр Барселоны. . Сколько позолоты, потускневшей до черноты!