Пере Калдерс - Рассказы писателей Каталонии

— Барбара, а почему ты никогда не ходишь купаться?

— Куда ты подевала эспарденьи, а? Живо говори! — И вдруг ни с того ни с сего — Что такое море, по-твоему, стрекоза? Ты ведь не знаешь — оно коварное. Еще какое коварное. Зачем, по-твоему, мужчины уходят в море, глупышка? Потому что море богатое, и, если люди побеждают, они отбирают у него мешки с золотом. Поэтому моряки позванивают золотыми монетами и смеются над крестьянами, которые всю жизнь только и знают, что копошатся в своей земле и плодят детей, таких же сгорбленных, таких же рабов земли, как и они, рабов дождя и града.

— А откуда их достают, мешки с золотом, со дна моря?

Объяснения Барбары уже совсем невразумительны, потому что она не знает, откуда берутся мешки с золотом, и золото в ее рассказах давно превратилось в табак, в мешки и ящики, завернутые в клеенку, чтобы, не дай бог, не промокли, полные светлого табака, кажется, Барбара говорит, что он светлый, как золото, тот табак, что пахнет медом и сушеным инжиром. Монеты, множество звонких монет раскладывают на столе в одинаковые кучки, они поблескивают при свете керосиновой лампы. Эти звонкие монеты мужчины отнимают у моря, у коварного моря, у моря, которое бурлит и клокочет и не желает расставаться со своими сокровищами. Коварное море в самый неожиданный момент вздымает большие волны и разбивает корабли о высокие скалы, так было и когда разбилась «Мариола», на которой погибли отец и муж или жених — кто его знает, — а может, просто выдуманная любовь Барбары.

— Ну почему же контрабандисты не могут подождать, пока море успокоится, почему? И почему в тихий летний день не бросят якорь возле отмели, где песок такой мягкий, такой гладкий, такой желтый, такой золотой, как ты любишь говорить, Барбара?

Барбара смеется, ее смех будто перезвон золотых. Барбара смеется, гласные «о» и «э» растягиваются и пробираются из горла к кончику носа, и смех такой живой, такой густой и сочный, что Барбара давится смешинками и чихает, а потом вытирает слезы на глазах краем передника. Когда наконец смех, идущий откуда-то из глубины, прекращается, Барбара объясняет девочке, что мужчины уходят в море за золотом, за звонкими золотыми монетами, а те, что вечно торчат на берегу, знаем мы, зачем они приходят к морю — задницу помочить.

— Бесстыдница, да ты просто бесстыдница, Барбара, нельзя говорить «задница», разве ты не знаешь, что нельзя так говорить?

— Называй как хочешь, «задница», или «ягодицы», или, если тебе так больше нравится, «мягкое место». Все равно, море для вас — та капелька воды, где вы мочите кончики пальцев, там, у волнореза в бухте.

Девочка знает, что море — совсем не то, что вода, и она так хотела бы рассказать об этом Барбаре, но та расчесывает ей волосы и не слушает, совсем не слушает. Вода из душа, или из крана, или из рукомойника в саду — просто-напросто вода, она мочит кожу и одежду, но море, море доброе и ласковое, хотя иногда — суровое, оно затягивает тебя глубоко-глубоко, а потом возвращает на поверхность, и еще, еще эта черта, эта таинственная черта, там, далеко-далеко, где на закате встречаются солнце и море.

— Что ты бормочешь? — спрашивает Барбара и, не дожидаясь ответа, говорит — Его убили, когда дули сильные ветры с запада.

И непонятно, говорит ли она о своем отце или о своем муже — муже или женихе? — или просто о каком-то неизвестном, и погиб ли он, когда разбилась о скалы «Мариола», или его застрелили, и кто его застрелил, может быть, карабинеры, которые выслеживают жертву, когда контрабандисты, словно муравьи, один за другим выползают из трюма корабля с тюками за спиной, а может быть, его же дружки в таверне из-за какого-нибудь туза или шестерки или потому, что он не предупредил их об опасности и не закричал в темноте, как жаба, и карабинеры неожиданно накрыли всех в трюме.

— Его убили? Кто его убил?

— Море, — отвечает Барбара, — подумать только, бросаться с головой в море, глупость какая, как будто это купальня или пруд.

Вот девочка наконец выскользнула из цепких пальцев Барбары и радостно бежит, бежит к морю, до нее долетают обрывки слов Барбары, слов, которые сыплются часто-часто, будто горошинки из стручка.

— Осторожнее, море такое коварное. Море заманивает в ловушку и тянет на дно.

Вообще-то говоря, вызывать духов, сидя вокруг стола, было не так уж сложно. Они попадались буквально на каждом шагу. В самом Париже частенько появлялся, даже не дожидаясь, пока кому-нибудь взбредет в голову его вызвать, призрак Жака де Молея — магистра ордена тамплиеров, сожженного заживо в тысяча триста четырнадцатом году, — который нахально разгуливал по городу. Излюбленными местами его променадов были площадь Дофин, стрелка Вер-Галан и Пон-Нёф. Музей Клюни имел собственное окровавленное привидение, являвшееся только особам женского пола прямо средь бела дня, в зале, где выставлялись орудия пыток. Не говоря уже о невероятном количестве безвестных призраков, которые уныло бродили по ночам среди могил кладбища Пер-Лашез, громко жалуясь на свои беды и горести. Один из них — призрак соблазненной и покинутой девушки — оставлял на земле источающий аромат духов след из тончайших кружевных платочков, влажных от безутешных слез.