Чарльз Мартин - Между нами горы

– Остаться или идти? У нас есть крыша над головой, мы в тепле, нас могут здесь обнаружить, хотя, скорее всего, это произойдет только через два-три месяца. Если мы уйдем, то останемся без убежища и без еды, не зная, сколько придется пройти. Если удастся накопить еды, то ее можно будет зажарить и упаковать, чтобы продержаться в пути неделю-другую. Новые сани не чета старым, снегоступы тоже, но…

– Что не так?

– Остается одно большое неизвестное.

– А именно?

– Расстояние. Мы не знаем, сколько миль должны будем преодолеть: двадцать, пятьдесят, а может, и того больше. Я уже не помню, сколько дней продолжается снегопад, насыпало четыре фута свежего снегу, нам будут угрожать лавины и…

– Что еще?

– Что, если я потащу вас в эту вьюгу только для того, чтобы мы оба сгинули. Если остаться здесь, то велик шанс, что нам повезет.

Она легла поудобнее.

– Как я посмотрю, вы попали в сложное положение.

– Я?

– Вы, кто же еще?

– Я не хочу навязывать вам решение. Решаем мы оба.

Она закрыла глаза.

– Утро вечера мудренее. Никто не заставляет вас принимать решение прямо сейчас.

– Повторяю, решаю не я, а мы.

Она улыбнулась.

– Лично я собираюсь спать. Можете сообщить мне ваше решение утром.

– Вы меня не слушаете.

Она взяла Наполеона под мышку и натянула спальный мешок до подбородка.

Единственным источником света был огонь в камине, который я исправно подкармливал дровами – благо их у нас было навалом.

– Дайте мне знать, когда подберете слова для своего истинного беспокойства.

Я догадывался, что она говорит это с улыбкой.

– Уже подобрал, – ответил я, почесывая бороду.

– Неправда. Оно еще вас не отпустило. – Она указала на дверь. – Почему бы вам не пойти погулять? Захватите с собой диктофон. Вернетесь со свежей головой.

– До чего вы надоедливая!

Она кивнула.

– Я стараюсь быть не очень надоедливой. Ступайте. Мы будем вас ждать.

Имеешь ли ты к этому отношение? Не знаю, как ты это сделала, но держу пари, что это ты посадила ее вместе со мной в самолет. Не пойму, что она говорит… То есть кое-что я понимаю, но все равно не считаю, что она права. Ладно, она права. Пожалуйста: она права! А я опять разговариваю с этой железкой, потому что только ей могу доверить свои мысли.

Вы обе можете радоваться!

Ну и как мне быть? Я толком не охотился с тех пор, как дедушка отвел меня в школу. Разве что разок-другой на птичек. Пару раз был на оленьей охоте. Но все это несерьезно. Мы тогда не принимали это всерьез, просто время убивали. Дед брал меня на охоту, потому что должен был брать на охоту моего отца, когда тот был маленьким, но не делал этого, вот отец и вырос таким. Я был утешительным призом. Мне и горя было мало: я любил деда, дед любил меня, мы подружились, и я хотя бы на время избавлялся от отцовского гнета. Мы стреляли мимо – подумаешь! На обратном пути мы куда-нибудь заезжали – в «Вэффл Хаус», в «Макдоналдс» или в «Вэндис». Бывало, лакомились морепродуктами по системе «съешь, сколько сможешь». Мы просто общались, это не было вопросом жизни и смерти.

А если я теперь промахнусь или раню дичь и не найду ее, если вообще ничего не увижу, потому что дичь меня почует или заметит, то мы умрем от голода. Здесь все всерьез. Еще как всерьез! Напрасно я редко смотрел телевизор. Как звали того британца-путешественника из программы «Выжить любой ценой»? Медведь-Гриллс? А героя программы «Наука выживать»? Тот и другой уже давно выбрались бы из этого гиблого места. Мои мучения вызвали бы у них хохот.

Что поделать, если, садясь в самолетик Гровера, я понятия не имел, что мне придется спасаться в такой глуши охотой с луком и стрелами? Знаю, многие выживают в несравненно худших условиях, но наши условия от этого не становятся лучше. Мы угодили в ад – оттого, что этот ад ледяной, нам как-то не легче. Я сам понятия не имею, что делаю. Каждая минута для меня наполнена ужасом: если я что-то не предприму, эта изувеченная девушка умрет медленной смертью.

Вот я и высказался: я раздавлен ответственностью. Как же иначе? Она бы сейчас сидела в кресле после свадебного путешествия, болтала бы по телефону, рассылала бы электронные сообщения своим друзьям или куда-нибудь торопилась бы, наслаждаясь своей ролью свежеиспеченной жены. А вместо этого она лежит беспомощная в лесной глуши и рядом с ней суетится косноязычный неумеха, только и способный, что уморить ее голодом.

Мне нечего ей предложить. Как и тебе. Спасибо вам обеим: вот я и заговорил сам с собой. Все вы, женщины, одинаковые! Почему у нас, мужчин, обязательно должен быть для вас ответ? Почему мы обязаны знать, что мы делаем и что в результате этого произойдет? Почему нам нельзя быть неумелыми, сломленными, разочарованными? Почему наш долг – помогать, устранять преграды на нашем пути?