Виктория Беляева - Корпорация

Английская набережная. Стрелка Васильевского острова напротив. Едва различимое вдалеке, в темени здание Меньшиковского дворца. Неказистое снаружи, оно, говорят, прелестно внутри, дышит безмятежностью праздника – да только никак она не выкроит времени посмотреть, год за годом наезжая в Питер. Мимо…

…Интересно, каков он на ринге? Когда-то, говорят, был многообещающим спортсменом, выигрывал какие-то там юношеские чемпионаты. Этот его напор, хмурая его энергия оттуда, должно быть. И оттуда же, наверное, это странное для русского бизнеса стремление – бороться по правилам. Не нападать, пока не станет ясной и недвусмысленной угроза со стороны соперника. А, нападая, помнить, что не все средства и методы дозволены, какой бы заманчивой не была цель…

Она шла, не замечая, что все набирает и набирает темп. Ежась от речной прохлады, от стылого ветра, неуместного в середине июля, она шла, отщелкивая шаги звонкими каблуками – в такт собственным мыслям, что неслись все неудержимей и уже грозили скорыми слезами отчаяния.

Ничего, ничего никогда не будет!… И сколько еще времени должно пройти, чтобы выросло внутри равнодушие, чтобы перестал гипнотизировать этот его голос, от которого воля слабеет, руки опускаются и ничего на свете больше не хочется – только слушать, рядом быть…

Время лечит. О, да, безусловно! Вылечит и ее когда-нибудь. Да только не скоро – девяти лет не хватило, чтобы выбросить из головы пустые мечты, перестать представлять себе, как, вот прямо сейчас – за докладом по текущим проблемам, за деловым ланчем – возьмет и коснется его рукава, его щеки – теплой, чуть шероховатой от мгновенно вырастающей щетины…

Да нет, было же время, когда все замерло и успокоилось вроде бы. Она смирилась – чему не бывать, того и не будет, нечего себе воображать. Искала себе другой объект – по рангу, по чину… Не нашла. И не найдет никогда.

Дворцовая набережная. Полукруг Эрмитажа.

Она остановилась, сообразив, что зашла слишком далеко. Какие-то люди шли по площади. «Эй, девушка!» – окликнул ее голос, веселый и пьяный. Она шарахнулась в сторону и, развернувшись, пошла торопливо обратно.

Ну да, ну да. Она успокоилась и смирилась. Она научилась почти равнодушно слушать его, дышать глубоко и ровно. А потом…

Что потом? Что случилось? Ничего особенного, никаких событий. Ни словом, ни жестом он не дал ей знать о перемене. И все же…

Ну, просто тень какая-то мелькнула в воздухе. Просто изменился вдруг запах мира, и краски окружающего прояснились внезапно, и что-то такое дрогнуло, сдвинулось с оси. Он ее увидел.

Нет, в самом деле! После стольких лет безупречной ее службы. После сотен еженедельных докладов, после тысячи встреч и разговоров – он ее увидел.

Как она мечтала об этом, как хотела этого, как ждала! Вот же я, вот я – умная, красивая, добрая, с таким грузом нерастраченной любви, с таким запасом нежности, что сердце не выдержит, разорвется в клочья от одного твоего слова… Увидь, разгляди, остановись ты хоть на минутку!…

Он ценил ее, конечно. Он умел сказать человеку очень важные, очень нужные слова, совсем простые, но способные творить чудеса: «Спасибо. Вы не представляете, как помогли мне». «Что б я без тебя делал!». «Тамара, ты моя находка. Горжусь собственной прозорливостью».

О, эти менеджерские уловочки! Она и сама пользовалась этим – совсем несложно сказать человеку приятное, зная, что назавтра он возблагодарит за это сторицей – ударным, так сказать, трудом. Заставь человека поверить в то, что он незаменим, талантлив, необычаен – он горы для тебя свернет!…

Ценил, стало быть. Выделял из прочих. Доверял. Но – не более.

Она как будто разделилась на две половинки. Одна – госпожа Железнова, директор Правового департамента, профессионал, боевой товарищ, рабочая лошадка, незаменимый и важный для Корпорации человек. Эту половинку он видел, ее и отмечал, отличал от прочих.

Вторая – та самая Тамара, которая так и осталась семнадцатилетней девочкой – влюбчивой, пугливой, неразумной и нерасчетливой. Тамара нежная, Тамара тайная, тщательно оберегаемая от посторонних взглядов – столь тщательно, что и он не сумел разглядеть этой ее ипостаси. Ничего, ровно ничего женского не видел он в ней.

До недавних пор.

И вот – случилось что-то. Не показалось ей, ой, не показалось!… Девять лет понадобилось человеку, чтобы понять, что не все ладно в бьющемся рядом сердце, что эти вот ее прямые, товарищеские взгляды, эта вот ее прохладная улыбка, спокойный голос, ровный тон – не более, чем прикрытие, ширма, за которой такое творится, такие страсти бушуют…