Сергей Кузнецов - Калейдоскоп. Расходные материалы

– Нужно произнести шахаду, свидетельство веры, – отвечает Фарид, – признать, что нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – его Посланник и Пророк.

– И всё?

– Да. Но произнести это нужно так, чтобы слова шли от сердца.

– Бетти, хочешь принять ислам? – переспрашивает Дик. – Будешь носить хиджаб и все такое?

– Ну, хиджаб, наверно, не обязательно, – Бетти надувает ярко-красные губы, – но мне надо быстро определиться с религией: а то лето кончится, я вернусь в Лондон и там с тоски пойду работать в какую-нибудь корпорацию… ну, страховую или финансовую… тогда – прощай, духовное развитие. Стану обычной офисной крысой.

– Ну что ты, – говорит Дик, – даже в офисе будет видно, что ты – особенная.

Чуть заметная улыбка мелькает на лице Фарида – потом он подносит ко рту чашку.

На соседнем диване русский пытается разговорить Зульфакара.

– Меня зовут Митя, – представляется он, – а ты из Афганистана? – (Зульфакар кивает.) – Вот, не поверишь, впервые вижу афганца. Очень, знаешь, странное чувство: я всегда эту войну осуждал, ты не думай, я вообще был очень антисоветски настроен… но мне казалось, что она ко мне, типа, не имеет отношения. Друзья мои в армию не ходили, цинковых гробов никому из знакомых не присылали, ну, и я жил, как люди живут: в кино, на лекции… или там с девушками… Совершенно не держал в голове, что моя страна в твоей стране воюет. Я, наверное, должен перед тобой извиниться – ну, потому что это неправильно. Даже если я не протестовал, как хиппи в шестидесятые, то хотя бы помнить об этом должен был, да?

Зульфакар растерянно оглядывается – кажется, он не очень хорошо понимает английский. Подходит Фарид, они обмениваются несколькими фразами на пушту, и Фарид поясняет Мите:

– Шурави убили его старшего брата.

– Вот я и говорю – прости, – говорит Митя. – Это ужасно, что была эта война, и я очень рад, что наши войска наконец ушли, ну и так далее. Короче, ты понимаешь… но у нас в СССР не было вообще никакой возможности ничего поделать. Ну, вышел бы я на площадь с плакатом, ну, посадили бы меня в тюрьму – ничего бы не изменилось, понимаешь? Я бы его брата точно не спас! И это все-таки было очень далеко, за самыми южными границами, я даже близко там не бывал! Короче, ты переведи ему, что я извиняюсь.

Фарид нагибается к Зульфакару, а Дик говорит русскому:

– Расслабься, парень. Когда-то мы делили их страну, и это была наша Большая Игра. Кто-то из моих предков воевал там, может, даже с кем-то из твоих. Воевали наши – а убивали все больше местных. Так что теперь они хотят, чтобы мы оплатили счета за два века – и ты, и я. По-своему справедливо, нет?

– Знаешь, – отвечает Митя, – я устал, что мне все время предъявляют. Зульфакар – погибшего брата, ты – погибшую маму, поляки – Катынь, а чехи – шестьдесят восьмой год.

– Это и есть бремя белых, – поясняет Дик. – Мы, англичане, через это прошли, вы, русские, проходите сейчас, а вот американцам еще предстоит.

– Но это же чушь! – кричит Митя. – Это же коллективная ответственность! Это как брать заложников! Я не могу отвечать за Катынь и за шестьдесят восьмой год – я и родился-то в шестьдесят седьмом! Даже за «боинг» и за Афган не могу! Я же не предъявляю немцам Освенцим, сожженные белорусские деревни и блокаду Ленинграда?

– Это потому, – говорит Бетти, – что немцы провели денацификацию. Они раскаялись в своем прошлом, и вам, русским, тоже надо.

– Что нам надо? – спрашивает Митя. – Мы же не немцы, нас никто не освобождал. Мы сами своих коммунистов свергли, можно сказать, без всякой вашей помощи!

– А мне не нравится наша денацификация, – вступает в разговор Клаус. – Мы делаем вид, что нацизм – это был несчастный случай. Такая «болезнь», от которой можно «вылечиться», – пальцами он расставляет в воздухе кавычки, – а это не так.

– Почему? – спрашивает Бетти.

– То, что вызвало нацизм, – это органическая часть нашей немецкой души, немецкой аниме. Стремление к порядку. Поиск всемирной гармонии. Вселенский масштаб. И это никуда не делось, оно по-прежнему здесь, но куда удобней ничего не замечать и говорить, что нацизм – это «темные страницы в нашей истории». А ведь то, что породило Гитлера, породило, я не знаю… Баха и Генделя. Надо признать это – и тогда мы сможем контролировать эту сторону нашей души. А надежда «вылечиться» – утопия, что-то вроде попытки создать «нового человека». Вредный самообман.

(перебивает)

Пару лет назад я оказался в музее «Мерседеса» в Штутгарте. Там вся история Германии в ХХ веке представлена через призму истории корпорации «Даймлер-Бенц». Раньше рассказ обрывался в 1933 году – и снова начинался в 1945-м, но теперь эту лакуну заполнили.