Михаил Веллер - Ноль часов

— Ишфините, — прошептал он и поправил вставную челюсть. Прислушался к ощущениям, и облегчение сорвалось с его лица, как птица.

Блиндированная дверь отошла. В ярко освещенном хранилище стояли в два ряда стеллажи, наполовину заполненные мешками и упаковками. Противоположную стенку занимали ячейки сейфов. Пахло неживым запахом бомбоубежища и живым — неповторимым ароматом бумажных денег, прошедших через множество рук.

— Ребя, — с восхищением сказал Габисония, — бабок-то сколько!

— А баксы где лежат?

— Ячейки чьи? Открывай — без фокусов! У народа банковских сейфов нет.

«Наладив процесс», директор банка грустно погладил дырочку на штанине и вежливо испросил разрешения отдохнуть немного в кабинете. Сев в кресло напротив Шурки, он распорядился секретарше подать нитроглицерин, седуксен, кофе, коньяк и сигареты. Запив первые вторыми, закурил, закашлялся и спросил хрипловато:

— Молодой человек, на что вы рассчитываете?

— На все хорошее, — готовно отозвался Шурка.

— Ну, то, что на все выплаты денег все равно не хватит — это ладно. Хотя жаль, что вы не знакомы с азами. Деньги частично в обороте, частично обращены в ценные бумаги, и так далее. То, что банк теперь уничтожен — тоже, допустим, ладно. Хотя за этим последует масса неприятностей для рядовых вкладчиков, рабочих, предприятий и прочее. Лично я могу понять ваш молодой порыв. Но взглянем в корень вопроса. Они проедят розданные деньги и пропьют возвращенные им предприятия. И через год все будет точно в таком же положении, как сейчас. Только уже нечего будет экспроприировать у экспроприаторов, как, помнится, выразился один известный руководитель балтийских матросов.

— Отчего же? Будут работать, производить добро, продавать его, вот и деньги. Просто — у всех, а не у тех, кто ловчее и бессовестнее.

— Понимаете ли, молодой человек, жизнь устроена так, что кто умнее и энергичнее — тот ловчее и бессовестнее. Ну, будут через год другие руководители и другие воры, только развала еще больше. Экономика совсем не так проста, как вам кажется… и в последние годы все имели возможность в этом убедиться.

— Ой, — сморщился Шурка, — вот только не надо про экономику. За десять лет уже уши болят. Разворовывают все внаглую, а валят на экономику. Все ваши экономические сложности — это жалобы мошенников дуракам, чтобы обирать их дальше. За экономику они болеют… За свой мерс ты болеешь и костюмчик испорченный, поди, от Джанфранко Ферре. Богатым нужна та экономика, при которой они хапают больше — а хапаете вы, как нигде, вот под свой хапок экономику и сделали. Да для вас эта экономика — золотое дно, что ж вы рыдаете, крокодилы! Коньячок-то французский? Почем брал, экономист? Или взятка — пардон, презент?

— А что — нравится?

— Перебьюсь! И хватит курить, старый пень — иди крутить хвоста своим бабам, чтоб деньги быстрее раздавали. — Он взглянул на часы. — Надо еще заехать потрясти кой-кого из ваших хозяев города. И не вздумай куда звонить: узнаю — расстреляю лично. Вник?

Стекла вздрогнули от мощного хлопка, прокатившегося над городом, и следом возник знакомый, громыхающий с железным шелестом звук несущегося в облаках товарного состава. Дирктор посмотрел в окно, не обещающее, что ему приснится покой.

— Шесть дюймов, — пояснил Шурка. — Вмазали куда надо, понял?

Выстрел означал: шлюпки на борт.

…Уже выбрав якоря и тронувшись, протерев поднятые шлюпки соляром и сменив парадки на робы, наблюдали непонятную сценку, в возбуждении после дела ввергшую всех в неудержимый нервический хохот. Груня, явно опять подкуренный, с натугой вытащил на палубу чугунный бюст Пушкина, украшавший угол большой кают-компании, и плюхнул его в воду.

— Ты что делаешь, коз-зел! — закричал вахтенный, спеша к нему с занесенной для подзатыльника рукой.

— Сбрасываю Пушкина с парохода современности, — важно сказал Груня.

— Зач-чем?!

— А мы против любого культа личности. Очень сильно достал. Еще в школе. И теперь с ним плавей!..

Но плюху он получил от Иванова-Седьмого. Выскочив наверх со своими мемуарами, Иванов с треском огрел его пухлым томом по башке.

На переплете шкодливой рукой к названию «Сквозь XX век» было прибавлено «Фоке» — и пририсован гривастый кот в медальоне.

Мох был нежно-изумрудный, и мельчайшая роса игольчато вспыхивала в нем. Он бархатно выстилал торцы черных досок, которыми был обшит шлюз. Зеркальный сапог, продавивший его на обрезе берега, выглядел празднично и сюрреалистически, как на картине Дали.