Михаил Веллер - Самовар

– Вот именно, что раздражители. Колесо – оно требует смазки. Каши маслом не испортишь.

– Это ничего… главное – чтоб обувь была разношена и гвоздь в пятку не лез!

И оба подсмеялись привычной шутке. Третья голова выглядела вовсе древней, ископаемой. Лысо-седая, водянистые глазки запрятаны среди коричневых пигментных островков, и ее единственный зуб, длинный и желтый, торчал из-под верхней губы, как щуп. Рюкзак ей достался плохой, последнего срока, слинявший и застиранный до белесости, и с грубой заплатой на месте кармана. Она смачно харкнула, едва не пришибив божью коровку, хлопотливо сновавшую вверх-вниз по травинке в охоте на тлей, и прохрипела:

– Курить-то когда?

– Некомпанейский вы народ, гринго! Обождите, пока замыкающие подтянутся. Эй, в хвосте, шире шаг!

– Висельники…

– Великолепная семерка!

– Семеро смелых.

И туловища, оснащенные головами, разместились на дистанции променада. Не то десант пришельцев на воздушной подушке, не то кладовая сорокопута. Покойно улыбались, жмурясь солнышку.

Медсестра обошла гирлянду с пачкой Беломора, вставляя каждому в рот папиросу и поднося спичку. Семь струистых дымков пихнулись в воздух, как пробный выдох отдыхающей гидры.

Назрел момент приязненной, необременительной беседы, которая выразила бы все очарование бытия в простых и небанальных словах.

– Не тот стал беломор, – сказал один, закусив мундштук в углу рта.

– Дрянноват, – согласился другой.

– Да, был когда-то знаменит ленинградский, первой фабрики имени Урицкого, – вздохнул под березой крайний.

– Ага, Моисей Соломоныча, начальника питерской чеки.

– Да при чем тут Соломоныч!…

– А все испаскудили.

– Кубинским табаком набивать стали, – донесли с другого конца проволочного телеграфа.

– Фиделю его в зад набить, пусть сам курит.

– Что б ты понимал, гаванские сигары самые дорогие в мире. Их там девушки на ляжках катают.

– И высоко катают? А если волосок попадет? Им что, больше нечего на ляжках катать?

– Да погодите вы! При чем здесь какой табак, если там веревочки и щепки попадаются.

– Вот и я думаю, откуда бы у кубинских девушек между ляжек щепочки с веревочками?

– Слушьте сюда, вы. Просто стали табак кидать в мельницу прямо с упаковкой, если только веревочки и бумажки, так это хоть тюки из ящиков вынимают, а если щепочки – так прямо вместе с фанерными ящиками. Смелет – и ладно. Точно!

– Естественно. Экономия труда и сырьевые резервы.

– А навар – в карман.

– Не нравится – не кури. А другим удовольствие не порть.

– А ты что – цензура? Или да – у тебя ж это единственное удовольствие.

– А нечего на все критику наводить, – назидательно отвечала старая голова. – Болтается тут на всем готовом – и туда же.

– Теперь еще про партбилет скажи, – подначила соседняя голова No4.

– Пацан ты еще. Жизни не видел.

– Вот из-за таких, как ты, и не видел.

– Из-за таких, как я, ты устроен тут, как рождественский гусь на откорме. А то б уж давно подох.

– Да уж, таким как ты я своим счастьем и обязан.

– Ну и виси тихо, обрубок.

– От старый обосрух!

– Э, э, мужики, вы чо? кончай лаяться!

– Щенок лается, – спокойно цыкнул старик. Ответно стараясь не унижаться раздражением, No4 повернул лицо и с видом равнодушия сплюнул окурок, не попав в его рюкзак.

Старик пожевал собственную скурившуюся папиросу, потянул во рту слюну, обведя ее языком вокруг мундштука, и с пневматическим звуком послал в рюкзак соседа. На тонком теплом брезенте затемнело влажное пятнышко.

– Попал, – констатировали из цепи. Слегка побледнев, оскорбленный плюнул на рюкзак обидчика. Зрители тянули головы, следя за поединком. Ссора взорвалась. Ругательства кипели на трясущихся губах врагов. Плевки, единственное доступное оружие калек, поражали воздух мимо лиц.

– Тцть-цфу!…

Они резко, в неумелом уподоблении удару змеи, выбрасывали головы, стремясь увеличить скорость и меткость. Раскачивались, ловя помогающий момент инерции.

Наконец, старик выждал паузу, с вязким храпом потянул в рот из носоглотки, собрал внутри щек, и с отрывистым щелчком метнул в цель. Противник не сумел уклониться, и над правой бровью ему влепился комок зеленоватой слизи.

Победитель еще секунду не верил – смотрел: вспыхнул счастьем и торжествующе захохотал, разевая черную пасть, злорадно, упоенно.

Оплеванный помертвел. Челюсть его отвисла, веки прикрылись. Зловонная харкотина медленно сползала со лба через бровь. Теперь смеялась вся прогулка и обменивалась комментариями.