Виктор Солодчук - Совпалыч

Состав напитков не держался в тайне, но употреблению каждого из них соответствовало стечение определенных погодных условий, времени года, дня недели и, кажется, лунной фазы. Смесь тростникового и капустного сока с водкой подавалась, например, при растущей луне, всегда вечером, никогда весной, никогда в понедельник. Десертное вино с пломбиром пили исключительно на закате. В полуденную жару Сурьяниан потягивал виски, утверждая, что следует примеру носителей красных шерстяных мундиров. В полнолуние вечер непременно заканчивался шартрезом, в новолуние — бенедиктином. Ром со сливками и мятой, несколько сортов пива и лимонад мы пили в субботу, вишневый сок с водкой — в воскресенье.

Очередная папироса оказалась последней и показалась лишней. Убедившись в этом после нескольких затяжек, я погасил ее и на всякий случай спрятал в нагрудный карман, превозмогая подкатившую голодную тошноту. Все чаще машину останавливали для проверки документов, и всякий раз водитель предъявлял новые путевые листы (помню, что в одном из них значилась перевозка бидонов с молоком). Как ни странно, нас легко пропускали, и с каждой минутой мы приближались к городским окраинам. Фары выхватывали из темноты редкие фрагменты строений и голые скользкие деревья. Провалы домов с темными окнами, перекрытые заграждениями площади и безлюдные улицы ничем не напоминали довоенную Москву, просторную и светлую, как вздох после плача, и уж тем более это не было похоже на шумный и разноцветный Бомбей. Провалы домов с темными окнами, перекрытые заграждениями площади и безлюдные улицы ничем не напоминали довоенную столицу, светлую и просторную, словно вздох после плача, и уж тем более это не было похоже на шумный и разноцветный Бомбей. Мокрый снег с дождем налипал на лобовое стекло, и шофер, вынужденный вести машину почти вслепую, тихо ругался. Образ оставленной Индии медленно стекленел под московским небом, укладываясь в аккуратные стопки воспоминаний. Чтобы отвлечься от безрадостной картины за окном, я принялся перебирать в памяти события последних семидесяти двух часов.

…улицы ничем не напоминали довоенную столицу, светлую и просторную, словно вздох после плача

Почти не верилось, что всего три дня назад я оформлял в бомбейском порту отправку советского сухогруза «Святой Владимир Маяковский» с грузом белого пакистанского риса для Управления ресторанов Ленинграда. Обычная процедура заняла не более часа, и я собирался переждать полуденную жару в гостинице Сурьяниана. Разобравшись с накладными и пожелав капитану семь футов под килем, я вскоре сидел за столиком кафе, поглощая прохладный сок свежеотжатого ананаса, куда Левон добавил немного коньяка.

— Совсем каплю, дорогой, исключительно для дезинфекции, вам же известно, какой здесь нездоровый климат, — он улыбался, наблюдая разводы в своем бокале.

За столиком в дальнем углу громко рассмеялись. Там сидел полный мужчина средних лет с молодой дамой. Они безудержно хохотали, по-видимому, не в силах остановиться. Несмотря на гримасу смеха, исказившую лицо, барышня показалось мне очень привлекательной. Острые скулы, выразительные губы и волевой подбородок делали ее похожей на Грету Гарбо и были словно высеченными из камня, а рыжие волосы выглядели неестественно медными на фоне ослепительно белой кожи. Сияющий взгляд скользнул по нашему столику, и она опять забилась в приступе смеха. Девушка мне понравилась. Ее спутник, напротив, сразу вызвал острую неприязнь. Его внешность напоминала изображение сатира: увенчанный лысиной непропорционально большой лоб резко сходил в микроскопический подбородок, рыжая седеющая борода росла клочками, а короткие ножки контрастировали с широкими плечами и массивным животом.

— Какая-то безрассудная парочка из Европы, — мой взгляд был замечен Левоном, который по праву хозяина знал здесь все обо всех. — Приехали утром, на базаре решили попробовать веселящие грибы, а теперь растерялись — сам понимаешь, дорогой.

На ней было легкое сари, купленное, по всей вероятности, на одном из местных рынков. Попытавшись устроиться удобнее, она чуть приподнялась в кресле. Мелькнула мраморная щиколотка, и я отвел глаза. Конечно же, после многочисленных занятий в анатомическом театре, женское тело не представляло для меня загадки. Я прекрасно мог представить, как продолжились стройные ноги моей vis-a-vis, и отлично понимал, чем они утончались. Но впервые в жизни мне было сложно смотреть на женщину глазами медика. Сердце мое заплескалось, словно от камфорной инъекции.