Роман Сенчин - Любовь, или Не такие, как все (сборник)

– Вот, – хвасталась теткам в депо, – одна не осталась. Не бросили меня – стало быть, нужна.

Те крутили пальцем у виска и вздыхали:

– Сделала из себя тяжеловоза. Годков-то всего ничего, умишка и того меньше, а работы столько взвалила, что и взводу солдат не переделать.

– Какая работа? – смеялась Велуня. – Сонечку растить? Это же радость.

– Своих бы растила, – пеняли женщины.

– А девчушка чья? – Маленькие глазки от изумления делались большими. – Разве не моя?

Языки замолкали. Что с ней – блаженной – спорить. Хочет надрываться – пускай. Только ведь надорвется.

А та надрываться и не думала. Некогда было. Двигатель в ней работал бесперебойно и беспрерывно. Боялась, остановится на секунду и уже не заведется, не включится. А столько еще надо было сделать, за стольким уследить.

За Пашкой, например. Он, в отличие от сестры, не был кисейной барышней и работы не боялся. Только никак не мог определиться, кем быть и что делать. То собирался на курсы машинистов, то хотел работать в милиции, то идти на завод. Наконец определился и уехал на комсомольскую стройку.

– Пропадет, – охала Велуня и ночами вязала носки из купленной втридорога ангоры, потом бежала за шоколадными конфетами и тушенкой, собирала посылку, а потом собирала рублики, чтобы эту посылку отправить Пашке на целину.

Вернулся тот не один – с Граней. Аграфена оказалась девицей ушлой и дальновидной. Хозяйство взяла на себя, сказав Велуне, что той и у Машки «делов» хватает. Так и сказала. Та сначала взгрустнула от говора, а потом на себя разозлилась: «Человек помочь хочет, а я…»

Помогала Граня настолько активно, что уже через пару месяцев предложила девушке переехать к Машке насовсем:

– Чего бегать туда-сюда. Тебе удобнее, да и нам, как говорится, есть где развернуться.

Девушка не стала думать, зачем и куда Гране надо было разворачиваться. Просто переехала, и все. А как иначе, если дети просят? Дети были счастливы. Все, кроме Машки. Муж, не хватающий с неба звезд, устал от вечного сопения за шкафом и снова начал пропадать неизвестно где. Та опять ревела, орала на Сонечку, Сонечка тоже плакала, Велуня расстраивалась. Детям надо было помочь, и немедленно.

Первый раз в жизни отправилась на поклон к начальству – выпросила комнату. Не комнату, конечно, – конуру. Пятый этаж без лифта. Шесть метров. Из мебели только кровать, табуретка, тумбочка и ветхий комодик. Больше ничего не влезает. Да и не надо. Она ведь и не жила там. Так, поспать приходила. С работы бежала то к Машке, то к Гране (у той тоже малыш родился: крепыш и бутуз Петруша).

– Выжили из собственной квартиры, – говорили за спиной.

Велуня мгновенно вспыхивала и отвечала обидчикам:

– Как вам не стыдно! Я сама ушла, по собственному желанию. Злые вы! – гневно отчитывала сочувствующих и не понимала жалостливых взглядов и сокрушенных слов:

– А ты добрая.

Чему сокрушаться? Разве можно доброту в укор ставить? Да и особенного в ней ничего нет – в ее доброте. Вот если бы о чужих детях так заботилась, о незнакомых людях пеклась, тогда да, тогда, наверное, и можно было бы искать в этом что-то удивительное. А так нет. Все обыденно, так, как должно быть. Как должно быть у всех. Как должно быть у каждого. Забота о своих родных в каждом движении, в каждой мысли, в каждом вздохе. У Пашки семья – им простор нужен. Маленький Петруша вот-вот поползет. А останься Велуня в квартире, пришлось бы угол выделять, шкафом комнату перегораживать: ну, куда это годится? Да и сама чем не выиграла? Так был бы угол, а теперь все-таки комнатушка. Казенная, конечно, но жить можно.

– Ох, и дурочка, – пеняла бывшая соседка Нинка. – Кто ж метрами разбрасывается? – Сама девушка занимала в коммуналке аж две отдельные комнаты. В одной доживали век свекровь со свекром (доживали потому, что Нинка, ни капли не стесняясь, любила порассуждать в их присутствии, как замечательно все переделает и переставит, когда «старичье, наконец, преставится»). Велуня стариков жалела. Всякий раз, появляясь в квартире, стучала в их обшарпанную дверь, заводила нехитрый разговор и так, между делом, выметала мусор, протирала окна, потом бежала на кухню, заваривала ароматный чай и, возвратившись с чайником, вытаскивала из авоськи кулек с домашними пирогами. Старики смущались, отнекивались, даже пускали слезу, а Велуня улыбалась и выговаривала строго:

– Ешьте, ешьте! Еще горяченькие. Моим троглодитам ни за что всей стряпни не одолеть. Какое счастье, что вы тут живете! Ну, что бы я без вас делала?!