Герд Фукс - Час ноль

Хаупт узнал, что мать живет сейчас в какой-то деревне на Мозеле, Вельшбиллиг кажется. Уже с начала марта. Где отец, Леа сказать не могла. Во всяком случае, в деревне его не было и в этом самом Вельшбиллиге — тоже. Беженцев в их пустующий дом поселил лейтенант Уорберг.

— Выходит, мальчишка педели две жил один в пустом доме, — сказал Хаупт.

— Не один, — ответила Леа Грунд. — Они кого-то там укрывали, какую-то фройляйн Штайн, еврейку.

Этой фамилии Хаупт никогда не слышал.

Леа Грунд стала теперь бургомистром. Она никогда не скрывала своей ненависти к нацистам. Сейчас это была сухощавая женщина шестидесяти лет, с пышными седыми волосами. Хозяйство Леи считалось одним из самых крупных. Отношения ее с семейством Хауптов были всегда натянутыми.

— Вообще-то я хочу как можно скорее уехать во Франкфурт, — сказал Хаупт.

— Сначала приведи в порядок все ваши дела здесь, — ответила Леа Грунд.

Говорила она деловито, без тени участия в голосе. И не оставалось сомнений в том, что гостеприимство ее имеет определенные пределы.

Вернер Хаупт спал. Потом спускался вниз и приносил чего-нибудь поесть. Затем снова валился на кровать, сразу погружаясь в тяжелый сои. Георгу это было только на руку. Не надо было разговаривать, и все-таки кто-то был рядом. Спустя двое суток, ближе к вечеру, Хаупт проснулся и, открыв глаза, понял, что наконец-то выспался. Он глянул на брата. Тот отвернулся к стене.

— Снимай свое тряпье, — сказал Хаупт. — От нас уже несет.

Лисс дала ему порошок, чтобы замочить белье, поделилась старыми вещами Ханнеса. Вернер разжег огонь под большим чаном для стирки в кухне, наполнил чан водой и поднялся наверх.

— А теперь мы будем мыться. Потом я тебя подстригу.

Внизу, голый, намыленный, разбрызгивая в разные стороны капли воды, он крикнул Георгу:

— Потри-ка мне спину!

Затем принялся за брата. Как он вырос, подумал Вернер. Сильный, красивый парень. Но разговаривать Георг по-прежнему не желал.

Когда около семи Ханнес вернулся с луга, где ворошили сено, братья уже успели удобрить поле навозом. С теткой Хаупт условился, что первое время они будут помогать ей в хозяйстве. Ему необходимо осмотреться, сказал он, и Леа с этим согласилась. Она велела поставить для себя в гостиной письменный стол. В старинном буфете за стеклом, потеснив хрусталь и дорогие фарфоровые чашки, разместились скоросшиватели. На серванте, под кропильницей со святой водой, стоял телефон. Все папки с текущими делами она приказала инспектору Пюцу доставлять ей на дом. Ибо контора была там, где была она сама. Работали продовольственная, жилищная и транспортная комиссии. Председатели их входили в состав главного комитета. Естественно, что комитет формировала Леа, такое условие она выговорила себе с самого начала. Электроэнергию часто давали только на несколько часов в сутки, случались перебои и с водой.

— Вашим будет все, — объявил лейтенант Уорберг, — что имеется в бывшем военном складе в Нижней деревне, да еще то, что вы найдете в бункерах «Западного вала» [2] «Западный вал», «Линия Зигфрида» — система укреплений вдоль западной границы фашистской Германии. . На помощь извне пока что не рассчитывайте.

Деревню кормили крестьяне.

Хаупт избегал суеты, постоянно царившей теперь в усадьбе Леи Грунд, он укрывался в прохладных сумерках сараев, в затхлом воздухе кухни, где готовили корм скоту, в душных испарениях хлева. Работы хватало: на сеновале, в саду, на заднем дворе, где кололи дрова, в хлеву. Георг всегда держался поблизости. И по-прежнему молчал. Зато Хаупт с ним разговаривал: как правило, указывал на что-то, одобрял или ругал, при всяком удобном случае старался похвалить. Вернер обращался к Георгу всегда так, чтобы тому не нужно было отвечать. О войне он не говорил вообще.

Злоба, тяжелая, как свиной корм, оседала в Вернере Хаупте. И где только носит родителей? Неужели ничто в мальчишке не показалось им странным? Где были у них глаза? Разумеется, Хаупты никогда не жаловали нацизм. Так почему же такое произошло? И чем занимались эти глубоко штатские люди — родители — все это время?

У Ханнеса не было поводов для недовольства. Наколотые дрова громоздились все выше, двери снова висели на петлях, доска в заборе, болтавшаяся на одном гвозде с незапамятных времен, была аккуратно прибита.

Лисс и Ханнес служили у Грундов уже более тридцати пяти лет. Часть жалованья Леа выплачивала наличными, остаток переводила на их счета. Впрочем, они вряд ли знали теперь, сколько денег накопилось на сберегательных книжках. Они были того же возраста, что и Леа, но выглядели стариками — сгорбленные, морщинистые, выносливые. Друг с другом они не разговаривали.