Герд Фукс - Час ноль

Хаупт как раз начал развивать тезис о том, что германский фашизм — явление, которое ни с чем не спутать, что это специфически немецкое явление, что фашизм можно рассматривать как синоним немецкого национального духа, что фашизм лишь логическое продолжение и окончательное формирование последнего, когда Джеймс Уорберг вспомнил свою историю, и тут у него началось подозрительное першение в горле. Джеймс Уорберг вспомнил Минхен.

Было шестнадцатое января тысяча девятьсот тридцать третьего года, половина третьего пополудни, когда его мать, Алиса Варбург (тогда еще их фамилия произносилась именно так), сбежала с криком вниз по лестнице варбурговской виллы на окраине Йенишпарка в районе Отмаршен в Гамбурге. В руке у нее был какой-то листок.

Карл Фридрих Варбург выбежал из своего кабинета; из мансарды со второго этажа, перепрыгивая через ступеньки, слетел вниз Джеймс Варбург; из музыкального салона выскочила сестра Эстер, а из подвала, тяжело дыша, выбралась та, о ком шла речь, — Минхен.

— Вы только полюбуйтесь, — кричала Алиса Варбург. — Я нашла это у нее. Вы только полюбуйтесь.

Листок, а вернее, кусок картона она держала в вытянутой руке, словно боясь обжечься. Минхен заломила руки.

— Но позвольте мне объяснить вам, госпожа коммерции советница.

— Продажная тварь! — кричала Алиса Варбург.

— Ах, как все сложно, — всхлипнула Минхен в ответ.

Кусок картона, который Алиса Варбург держала в руке, при ближайшем рассмотрении оказался фотографией. Когда Карл Фридрих Варбург ее увидел, он, к полному изумлению своей жены, да впрочем, и Минхен тоже, разразился хохотом. На фотографии был человек с прядью, спадающей на лоб, с безумным собачьим взглядом, со щеточкой усов под носом. На фотографии был он .

Прослеживая преступные черты германского духа, Хаупт как раз перешел от Шпенглера, и Вагнера к Ницше и собрался было уже сделать обратный бросок к Шопенгауэру, как вдруг в горле Уорберга запершило уж совсем невыносимо.

— Двадцать пять лет она в доме! — укоризненно воскликнул Карл Фридрих Варбург. — И вот вам.

— Да не смейся же! — воскликнула жена.

И тут Карл Фридрих Варбург перевернул фотографию.

— Твой любящий тебя Отто, — прочел Карл Фридрих Варбург, из последних сил сдерживая хохот.

— И ничего тут нет смешного! — закричала теперь и Минхен.

— А где ты это нашла? — полюбопытствовал Карл Фридрих Варбург.

— В ее белье, — ответила Алиса.

— В ее белье? — заорал Карл Фридрих. — Да я бы сам стал антисемитом, если бы у меня начали рыться в белье!

— И вообще тут нет ничего смешного! — кричала Минхен.

— Я тоже так считаю, — сказала Алиса.

— Двадцать пять лет я гну на вас спину, — продолжала кричать Минхен. — И требую, чтобы надо мной не насмехались!

— Она права, — поддержала Алиса.

Однако на Карла Фридриха Варбурга все это произвело лишь обратное действие, он хохотал еще громче, слегка постанывая и сжимая руками бока. Но вдруг Минхен произнесла слова, которые заставили его умолкнуть.

— Типично, — сказала Минхен. — Надо всем насмехаться. Как это типично по-еврейски.

Тут уж Карлу Фридриху Варбургу стало не до смеха.

Зато у его сына от смеха по-прежнему першило в горле. Он откашлялся, прикрывая рот ладонью, он пытался бороться с собой. А Хаупт между тем дошел уже до гейдельбергских романтиков, вплотную приблизился к Гегелю, а затем каким-то непостижимым образом оказался в Америке.

— Торо [31] Торо, Генри Дэвид (1817–1862) — американский писатель и философ. , — произносил Вернер Хаупт. — Уитмен.

И тут он сказал такое, что Джеймс Уорберг был не в силах сдержаться.

— Я вам завидую, — сказал Хаупт. — Вы-то американец.

В январе тридцать третьего Джеймсу Варбургу было шестнадцать. В июне вместе со своими родителями и сестрой он поднялся в Неаполе на борт теплохода «Мэриленд», а осенью вместо своей гамбургской виллы они жили в трехкомнатной квартире в Нью-Йорке, и Джеймс Уорберг протирал штаны за партой уже не в отмаршенском «Христианеуме», а в средней школе номер тринадцать в Бруклине. Но тут уже он для всех был не еврей, a kraut.

Когда Хаупт сказал: «Я вам завидую. Вы-то американец», Джеймс Уорберг не в силах был больше сдерживаться. Тут он выложил все как есть. Минхен была так смешна тогда, их добрая, толстая Минхен, у которой, как вдруг выяснилось, был свой Отто, а ведь Минхен — преданный им человек, да-да, несмотря ни на что, преданный человек, и это было самым смешным во всей этой истории, и вдруг точно таким же смешным показался ему Хаупт, он чем-то неуловимо походил на Минхен, его смятение было тоже смешным, да и сам он, Джеймс Уорберг, показался себе вдруг ужасно смешным.