Кемаль Бильбашар - Турецкая романтическая повесть

Сжалось тут у меня сердце, слезы из глаз покатились. А что поделаешь? Не нами заведено, не нам отменять. Не для себя растим своих дочек. Так уж повелось — придет женщина в чужой дом — сама под палками мучается и дочерей на муки отдает. Чудно, право…

Распахнул я дверь, выскочил во двор. Зачерпнул пригоршню снега — чистый, как хлопок, — прижал к груди, чтоб пожар в ней унять. Потом все тело снегом растер, оделся, кушаком опоясался. Ружье — за плечи: на случай, если подвернется Сорик-оглу. Кликнул Джемо, а она уже давно на ногах.

— Собирайся, — говорю, — повезу тебя выдавать.

Ни слова не говоря, пошла, оделась. Смотрю — джигит хоть куда! Тело закутала в волчью шкуру, голову и шею обвязала шерстяным шарфом, руки до кисти обмотала войлоком.

— Готова, душа моя?

— Готова, бабо.

— Бьется сердечко?

— Нет, — мотает головой, сама смеется. Прижал я ее к груди, поцеловал в глаза.

— Свет очей моих, — говорю, — стой твердо! Одного хочу: чтобы досталась ты доброму джигиту, а коли не так выйдет — подохну от тоски.

Вывел я из хлева мула, оседлал. Джемо отвязала Черного Волка, надела ему ошейник, пес прямо ошалел от радости. Визжит, передними лапами на плечи ей становится, лицо и руки лижет. Чует, животина, запах битвы.

Бисмиллах! Пустились в путь. На подходе к деревне Черный Волк поднял морду, завыл, из пасти пар клубами — призывно эдак, вроде как боевой клич издал. Оскалился, красный язык вывалил, а сам так и рвет цепь из рук Джемо, в бой ему не терпится.

Народ весь из юрт высыпал. Добрались мы до площади. Я выпрямился в седле и ору во всю глотку:

— Эй, сукины дети! Полно вам на Джемо пялиться, окосеете! Джано своему слову верен. Не я ли говорил вам, чтобы готовились к состязанию по первому снегу? Вот мы и готовы. Будем ждать вас на верхней долине. Кто на свою силу надеется — забирай калым, дубинку, собаку и айда!

Прогорланил — и прочь из деревни, скрип-скрип по свежему снегу. Миновали деревню, оборотился я — народ что муравейник растревоженный. Все снуют туда-сюда, собак отвязывают, руки войлоком обматывают, головы — тряпьем. Эх, молодость — кровь горячая!

Как подъехали мы к верхней долине, воронье с сосен снялось. Загалдело, закружило над долиной, потеху чует.

Спешился я, привязал мула к дереву, расстелил на снегу одеяло ворсистое, сиирдское. Сижу, чубуком попыхиваю, на игру Джемо с собакой поглядываю.

Тут и народ повалил. Впереди джигиты. Выступают гордо, собак на цепях ведут. Позади за каждым — родня всем скопом. От красных, зеленых, желтых минтанов [10] Минтан — верхняя одежда, жилет с рукавами. , от белых кафтанов в глазах рябит. И всяк своего джигита подзуживает. В бой готовит. Выстроились джигиты под соснами, стали поодаль друг от друга, цепи себе на руки намотали, чтоб собаки не сцепились, а псы так и заливаются на всю округу.

Остальные вкруг меня сгрудились, каждый свое орет, своего джигита нахваливает. А кто побойчее, спор затевает.

Джемо посредине стоит. Одной рукой на дубинку оперлась, другой пса на цепи придерживает.

Из деревни Сорика-оглу — ни одной души. Одним глазком на бой глянуть — и то страх берет! И то правда, кому в голову взбредет становиться шейху своему поперек дороги? Раз ага глаз на девку положил, тут уж какой ни есть удалец, а отступится.

Из Карга Дюзю прибыло восемь джигитов, все сыновья моих братьев названых, все мне что дети родные. Глянул я на них — ой, соколы мои! За любого Джемо отдам! А один даже на месте устоять не может, рычит, от нетерпения дубинку в воздухе крутит.

Собрались все — вскочил я, выступил на середку. Приумолкли люди.

— Эй, джигиты! — кричу. — Ягнята резвые, моих друзей боевых сыны кровные! Все вы сердцу моему любы. Да только вас восемь, а дочка у меня одна. Поборитесь сперва между собой! Кто всех осилит, тому и Джемо достанется. Захочет она — схватится с ним, не захочет — так пойдет. Согласны?

— Согласны!

— А раз так, выходите на поле по двое.

Отвел я Джемо и ее пса в сторону, чтобы пес в драку не ввязался, а сам — от нее подальше. Пускай все видят, как она сама со зверюгой управляется!

Выходят удальцы на поле по двое, бьются жестоко, а народ ревет, улюлюкает, всяк своего за промашки честит.

— Уле, Хасо! Что хвост поджал, как пес? Крути дубинкой!

— Уле, Генджо! Чтоб тебе ослепнуть! Пошевеливайся! А то и Джемо потеряешь, и честь свою!

— Сам кусайся, коль собака твоя не кусается!

А собаки свое дело знают: рычат как бешеные, под ноги джигитам бросаются, норовят противнику в икру вцепиться, чтобы его, значит, с ног свалить. Рухнул на землю — выходи из игры. Тут для джигита первое дело — собаку дубинкой оглоушить, да не зазеваться, а то, пока ты собаку колотишь, сам получишь по шее дубинкой — и, прощай, невеста!