Борис Виан: Красная трава

— Ну как, веселишься. Хмель? — спросил он.

— Да… — с сомнением в голосе сказала Хмельмая. — Но Сапфир… сегодня он какой-то странный. Не осмеливается меня обнять. Все время оборачивается, будто там кто-то есть.

— Ну теперь-то все уладится, — сказал Вольф. — Он просто заработался.

— Надеюсь, что так оно и есть, — сказала Хмельмая. — Что этому пришел конец.

— Главное сделано, — сказал Вольф. — Ну а завтра — завтра я ее испытаю.

— О! Я бы тоже хотела туда, — сказала Хмельмая. — Вы не возьмете меня с собой?

— Не могу, — сказал Вольф. — Теоретически она служит совсем не для этого. И кто знает, что окажется позади? Тебе не любопытно?

— Нет, — сказала она. — Я слишком ленива. И к тому же почти всегда довольна — какое уж тут любопытство.

— Ты — сама нежность, — сказал Вольф.

— Почему вы мне это говорите, Вольф? — спросила Хмельмая певучим голосом.

— Я ничего не говорил, — пробормотал Вольф. — Дай мне вишен.

Он почувствовал, как прохладные пальцы ласкают его лицо в поисках рта и протискивают вишенку между губ. Перед тем как раскусить, он несколько мгновений согревал ее и успел обглодать верткую косточку. Хмельмая была совсем рядом с ним, и аромат ее тела смешивался с благоуханием земли и травы.

— Как ты замечательно пахнешь. Хмель, — сказал он. — Мне нравятся твои духи.

— Я ими не пользуюсь, — ответила Хмельмая.

Она глядела, как звезды гоняются в небе одна за другой и с ослепительными вспышками соединяются друг с другом. Три из них, в вышине, справа, подражали восточному танцу. Время от времени их заслоняли извивы ночи.

Вольф медленно повернулся, чтобы сменить положение. Он ни на секунду не хотел отрываться от травы. Правая его рука в поисках опоры наткнулась на шерстку какого-то неподвижного зверька. Вольф изо всех сил таращил глаза, силясь разглядеть его в темноте.

— У меня под боком нежный звереныш, — сказал он.

— Спасибо!.. — ответила Хмельмая.

И почти неслышно рассмеялась.

— Я не о тебе, — сказал Вольф. — А, теперь вижу. Это крот… или кротенок. Он не шевелится, но он живой… а ну-ка, послушай, я его сейчас приласкаю.

Кротенок замурлыкал. Его крохотные красные глазки сверкали, как белые сапфиры. Вольф сел и положил его на грудь Хмельмае, в то самое место, где начинается, или кончается, смотря откуда идти, платье, как раз между грудей.

— Такой мягкий, — засмеялась Хмельмая. — Как хорошо.

Вольф повалился обратно на траву. Он уже привык к темноте и стал кое-что в ней различать. Перед ним всего в нескольких сантиметрах покоилась рука Хмельмаи, светлая и гладкая. Он придвинулся и слегка коснулся губами затаенной впадинки на сгибе у локтя.

— Хмель… ты прекрасна.

— Не знаю… — прошептала она. — Как хорошо. Может, поспим здесь?

— Можно, — сказал Вольф. — Я уже думал об этом.

Его щека прижалась к плечу Хмельмаи, еще слегка угловатому от избытка юности.

— Проснемся все в кротах, — опять заговорила она.

И снова засмеялась своим низким, глубоким, чуть-чуть приглушенным смехом.

— Трава так хорошо пахнет, — сказал Вольф. — Трава и ты. Здесь полно цветов. Но откуда же запах ландышей? Их время уже прошло.

— Я их помню, — сказала Хмельмая. — Прежде было много ландышей, целые поля, такие густые, будто их подстригли под бобрик. Садишься посреди и рвешь их, не вставая. Кругом одни ландыши. А здесь другое растение, с цветами, словно маленькие кругляшки оранжевой плоти. Не знаю, как оно называется. А под головой у меня фиалки-траурницы, а там, у другой руки — асфодели.

— Ты уверена? — спросил словно бы издалека Вольф.

— Нет, — сказала Хмельмая. — Я их никогда не видела, а так как я люблю и это название, и эти цветы, то я и соединила их вместе.

— Так всегда и поступают, — сказал Вольф. — Соединяют то, что любят. Вот и выходит, что если бы так не любили себя, то всегда были бы одиноки.

— Сегодня вечером мы совсем одиноки, — сказала Хмельмая. — Оба одиноки.

Она вздохнула от удовольствия.

— До чего хорошо, — прошептала она.

— И это не сон, — сказал Вольф.

Они замолчали. Хмельмая нежно ласкала кротенка, который от удовольствия урчал, как и полагается крохотному кротенку. Над ними открывались пустые дыры, преследуемые подвижной темнотой, временами скрывавшей звезды от их взгляда. Они заснули, не разговаривая, прижавшись к знойной земле, в аромате кровавых цветов. Начинало светать. Из дома доносился невнятный гул, изысканный, как голубая саржа. Стебелек травы гнулся под едва уловимым дыханием Хмельмаи.