Генрих Бёлль - Дом без хозяина

– Сожительствует ли моя мать с другими мужчинами или нет? В этом все дело! Если она сожительствует, то, значит, она безнравственная и нарушает шестую заповедь. Ведь она не замужем.

Генрих уклонился от прямого ответа.

– Да, – сказал он, – если мужчина и женщина сожительствуют, не поженившись, то это грешно, безнравственно.

После этих слов Генрих почувствовал себя легче. Полынья стала шире, но вода подо льдом оказалась не столь уж глубокой. А все-таки странно, что мать Мартина не хочет выходить замуж. Это противоречило всему тому, что он видел и знал: фрау Гундаг хотела выйти замуж за друга Лео, кондуктора; и мать иногда робко говорила Лео, что пора им уже стать мужем и женой. Генрих знал, что мать Берендта часто плачет, потому что дядя, который живет у них, до сих пор не женится на ней. А хозяйка молочной лавки родила ребенка, а мужа у нее нет. Генрих слышал, как Лео сказал однажды: «Нет, Гуго на эту удочку не поймаешь! Ни за что он на ней не женится».

У берега лед тонок, но вода здесь не очень глубокая – бояться особенно нечего.

Люди живут безнравственно и тут и там – и в глубине и на поверхности. Три мира знал Генрих Брилах. Первый мир – это школа: все, чему учили там, все, что говорил священник на уроке. И все это противоречило тому, что он видел в мире Лео, в мире, в котором он жил. Третий мир – мир Мартина – был совсем непохож на первые два. Это был мир холодильников, мир, где женщины не стремятся выйти замуж, а деньги не играют никакой роли. Три мира знал Генрих, но жить он хотел только в одном – в своем. И поэтому он решительно сказал, глядя на Мартина, который укачивал засыпавшую Вильму:

– Знаешь, а слово, которое мама сказала кондитеру, вовсе не такое уж страшное.

На самом деле он считал его очень страшным , но ему вдруг захотелось раз и навсегда покончить со всеми недомолвками.

– Ты же, наверное, читал его не раз, внизу, на стене у лестницы.

Да, Мартин читал это слово и находил, что, когда видишь его написанным, оно еще отвратительней, чем тогда, когда его произносят. Но он просто старался не замечать его, как не замечал мясников, тащивших в лавку окровавленные телячьи туши, как не замечал кровь в моче , которую ему совали прямо под нос. Точно так же он не стал смотреть на Гребхаке и Вольтерса, случайно наткнувшись на них в кустах… Густо покрасневшие лица, расстегнутые штаны, горьковатый запах свежей зелени.

Он не откликнулся на слова Генриха и лишь крепче прижал к себе уснувшую Вильму. Ребенок согрелся во сне и отяжелел.

– Вот видишь, – сказал Генрих, – у нас такие слова пишут на стенах, у нас их говорят, а у вас – нет. Тут уж ничего не поделаешь.

Но лед выдержал и на этот раз, хотя он сказал неправду. Он считал это слово очень плохим , а сказал, что не видит в нем ничего страшного. Ему вспомнился Святой Иосиф на картинке. Добрый кроткий человек с белым лицом: «Да будет он вам примером». Добрый человек с белым лицом, ты видел когда-нибудь дядю Лео? И где мне найти тебя? Святой Иосиф стоит где-то там, глубоко подо льдом. Он неподвижен и лишь иногда оживает на мгновение и безуспешно пытается выплыть наверх. Но толщу льда ему не пробить! Да если и прорубить лед, его все равно не вытащишь. Он растает, наверное, или вновь уйдет в глубину, навсегда останется там, на дне, и только изредка беспомощно помашет рукой, он бессилен против Лео. И у святого Генриха, его ангела-хранителя, такое же смиренное лицо, но только построже. В соборе стоит его каменная статуя. Настоятель подарил ему как-то фотографию этой статуи. «Бери с него пример!»

– Знаешь, кто пишет на стене это слово? – твердо проговорил он, повернувшись к Мартину. – Лео! Теперь я убедился в этом.

Кирпично-красная рожа, пахнущая одеколоном. Он поет какие-то странные песни на мотив церковных псалмов. Слов не разобрать, но это уж, наверное, что-то непристойное. Мама всегда сердится и говорит: «Прекрати, пожалуйста».

Мартин не отвечал. К чему? Все равно ничего не поправишь. Молчал и Генрих. Он решил отказаться от намеченной поездки за город. Незачем ходить по тонкому льду – того и гляди провалишься. Это чувство никогда не покидало его даже в Битенхане – у дяди Вилля и матери Альберта, где они часами играли в футбол, и дядя Альберт тоже играл с ними, где они удили рыбу, ходили через долину Брера к плотине. Ярко светит солнце, ни забот, ни хлопот, чего еще нужно, казалось бы? А на душе неспокойно, предчувствие чего-то неизбежного, что разрушит эту радость. После пасхи Мартин окончит начальную школу и поступит в гимназию. Он боялся даже думать об этом. Вильма что-то бормотала во сне, на полу остались разбросанные игрушки и открытая хрестоматия. Святой Мартин на вороном коне мчится сквозь метель, золотым мечом он рассекает свой плащ пополам, чтобы половину отдать нищему, – нищий очень жалок: нагой, костлявый старик среди снежных сугробов.