Анастасия Баталова - Фантом (СИ)

Стоя на коленях, Оливия тяжело дышала, пригоршнями бросая себе на лицо ледяную воду. Её «освобождение» завершилось только что: поток ещё не успел окончательно смыть с влажного прибрежного галечника остатки какой-то неоднородной коричневатой слизи…

— Господи, Оливия! Что ты делаешь?! — воскликнула, не сдержавшись, Люция. Изумление и ужас владели ею. Она стояла, вцепившись в шершавый выступ скалы, не в силах сдвинуться с места; лукавые раскосые глаза её округлились.

Оливия проглотила ещё одну пригоршню воды и медленно повернула голову. Она тоже была напугана, но, кроме этого, морально уничтожена, унижена, посрамлена… Булимичка, которую застали врасплох, застигли на месте преступления; несчастная ненормальная девочка, чью тайну вдруг так оскорбительно и безжалостно раскрыли.

— Ты что? Следила за мной? — только и смогла произнести Оливия злым, срывающимся голосом.

Ужас первых мгновений внезапно перешёл у Люции в негодование.

— Так вот, как ты, оказывается, приобрела себе идеальную фигуру! Хорошенькое дело! И на ёлку влезть и коленочки не ободрать… А я-то всё гадала, как это она умудряется лопать за семерых и оставаться такой тоненькой тростиночкой! — Люция разошлась. Вообще говоря, она была очень мягким и спокойным человеком, даже робким, старалась по возможности избегать конфликтов, в большинстве случаев уступая, и Оливия не помнила, чтобы подруга закатывала кому-либо обвинительные скандалы. Впервые она видела Люцию в таком гневе.

— Знаешь, как мне было обидно, — продолжала, уперев кулаки в бока, Люция, — когда ты сожрала все — их было семь штук — пончики с шоколадным кремом, мне не хватило даже попробовать! А ореховые батончики? Я просто обожаю эти конфеты! Ты всё съедала за нас двоих, я почти ничего уже не брала, чтобы хватило остальным… Я терпела, ничего не говорила тебе! Но теперь… Вчера ты уплела мою творожную булочку, которую я оставила на ужин от обеда, потому что очень хотела, но была уже сыта… Мою булочку… — Люция остановилась перевести дух.

— Твою булочку? — повторила Оливия со странным удивлением. — Твою творожную булочку? — Ещё раз проговорила она, резко выделив интонацией слово «твою». — А ты! Ты… — воскликнула она вдруг, задохнувшись от внезапно прорвавшегося отчаяния, — ты надругалась над моей мечтой!

Губы её дрожали, лицо залила предобморочная голубоватая бледность. И Люция смягчилась. Она видела перед собою в этот момент не могущественную злодейку, а беззащитное, глубоко несчастное существо, маленькую нервную девочку, потерявшую всё — любовь, дружбу, самоуважение… Почти материнское чувство испытывала она сейчас к Оливии. У неё не возникло желания отвечать злом на зло, резкостью на резкость; в конце концов она пришла сюда потому, что тревожилась за подругу, а не для того, чтобы мучить её.

— Послушай, Лив, мне кажется, что тебе нужна помощь… — произнесла она, стараясь держаться как можно более спокойно и дружелюбно, — то, чем ты занимаешься, очень опасно! Ты убиваешь себя, и я, как твоя подруга, хочу это остановить. Я здесь, чтобы помочь тебе…

— Да не нужна мне твоя помощь! — воскликнула, вскакивая, Оливия, — и твоя дружба! И ты сама мне не нужна! С меня довольно. Я тебя ненавижу, слышишь!? Не-на-ви-жу! Я устала притворяться доброй, сильной и человечной. К чёрту! Хватит! Я не такая! Я не ангел с неба, не Иисус Христос! Я не верю, что такое вообще можно простить. Не верю! И потому я тебя действительно ненавижу!..

Оливия опустила руки, которыми, пока говорила, гневно потрясала в воздухе, а потом внезапно накрыла ими лицо и, опустившись на корточки, заплакала навзрыд.

Люция повернулась и пошла вдоль ручья, чувствуя, как начинает саднить в горле полынная горечь потери.

Наплакавшись, Оливия умылась и поднялась на тропинку. Она испытывала огромное облегчение. Выразив наконец всё то, что так долго держала в себе, пытаясь казаться нравственно выше, чище, мудрее, чем есть на самом деле, Оливия поняла, что это даже к лучшему. Потому что теперь, выбросив из своей души всё лишнее, всю романтическую шелуху, весь никому не нужный книжный пафос, она освободила в ней место для понимания. Осознание и принятие своей ненависти — первый шаг к истинному прощению. И Оливия сделала этот шаг.

Она шла, любуясь низкими пушистыми облаками, в наиболее тонких местах изнутри подсвеченными опускающимся солнцем. А небо всё такое же. Синее. Оно всегда таким было. Задолго до неё, до Люции, до всех людей вообще. Оно видело совсем пустую землю. Оливии почему-то вспомнилось, как на лекциях по общей биологии рассказывали гипотезу о происхождении всего многообразия жизни на планете от самой первой живой молекулы, биополимера, которая каким-то образом возникла, синтезировалась, положив начало процессу эволюции. И в этой самой первой органической молекуле, одной единственной, думала Оливия, в её скрученной в клубок полимерной цепи, когда-то содержались, в виде некоторого таинственного потенциала все мы: и я, и Люция, и Артур… Это было тогда единое, неделимое, способное стать нами через много миллионов лет. И как так могло случиться, что одна часть целого ненавидит теперь другую? Не должны враждовать пальцы одной руки, плоды одного дерева…