Алексей Макушинский - Макс

Я остановился; Макс тоже.

Я снова вспомнил, конечно же, то далекое и очень далекое, то очень раннее утро, когда мы стояли вместе с Верой… да, Вера… на вершине, тоже, холма, глядя вдаль… и то другое, то совсем далекое и совсем раннее утро, конечно же, когда, впервые или как будто впервые увидев его, Макса, еще безымянного, стоял я, на опушке леса, один, с внезапным… и вновь ко мне возвратившимся… внезапным чувством: внезапного пробужденья…

И вот тогда-то, на обратном пути — мы снова ехали, уже не так быстро — проехали поворот, проехали дуб у обочины — вот тогда-то, на обратном пути, я впервые, я помню, заговорил с Максом… о чем же?.. да, я помню, я помню, конечно, о чем… о его, Максовых, им, Максом, только что и так кстати для меня упомянутых, поездках, вместе с театром, по разным, вокруг Москвы, городам… об этих городах и об этих поездках, о которых он уже рассказывал мне когда-то… о которых он совсем иначе, конечно, рассказывал мне теперь.

Как же? Вот именно: как же?

— Но как же все изменилось, — сказал он, — когда, — улыбнувшись, — когда и как только начались репетиции… пьесы, тебе известной…

И крутя педали, глядя вокруг, и затем опять, я помню, остановившись, сидя, я помню, в уже почти прибрежном лесу, на сложенных у обочины бревнах, говорили мы, впервые после спектакля, о спектакле, о репетициях… вообще, следовательно, о театре: на маленькой площади… вообще, следовательно, об этом, еще таком близком, но уже так далеко, от нас обоих, от Макса и от меня отступившем, с театром связанном времени… и вечером, возвратившись в деревню, в его, Максовой, повисшей над землею мансарде, и на другой день, поехав дальше, вдоль моря, вновь, я помню, говорили о нем… о прошлом, следовательно, и впервые о прошлом… и от этого, позднего, близкого, уже отступившего, перешли, почти незаметно, к иным, далеким, ранним, очень далеким, самой природой своею, еще раз, своей окраской, звучанием, значением и смыслом отделенным друг от друга, несравнимым друг с другом… и теперь уже, в общем, собранным… отчасти опущенным, отчасти описанным… но, в общем, уже собранным мною, теперь, здесь, временам…

Нет, нет, он не отменял по-прежнему своего, если угодно, запрета; к тому, утреннему, полгода назад, объяснению по-прежнему не возвращался; я тоже; лишь изредка, я очень хорошо это помню, каким-нибудь быстрым взглядом, быстрой улыбкой, показывал он, что он знает… прекрасно знает, конечно же, о чем идет речь.

И он говорил обо всем этом — как же?.. — да, как будто отмахиваясь от этого прошлого, как будто отстраняя его от себя, и вместе с тем, вот что странно, вполне подробно и даже, чем дальше шло время, тем подробнее, тем обстоятельнее; и в конце концов, уже не дожидаясь моих вопросов (каковые, соответственно, прекратились…), начал сам рассказывать мне… о какой-нибудь зиме, о какой-нибудь осени, но по-прежнему, удивительным образом, как будто отмахиваясь от них, отстраняя их от себя: и как если бы для него, Макса, все это уже не имело никакого или почти никакого значения, и он предпочел бы, наверное, вообще ни о чем подобном не говорить, но, тем не менее, и раз уж мы заговорили об этом, то, пожалуйста: вот как все это было… вокруг же были поля, и поляны, и перелески; и снова ясные, жаркие; и прохладные, и ясные дни; и лето, уже приближавшееся втайне к концу; и выгоревшая на солнце, пожелтевшая от зноя трава, уже намекавшая на возможность иной, совсем иной желтизны… и еще раза два или три доезжали мы, я помню, до той, уже много раз упомянутой мною долины, с ее полем, аистом, хутором; важнейшей моей предпосылки; и положив велосипеды, садились, в свою очередь, у обочины; и за одной цепью холмов была еще одна цепь; за одним лесом другой; и между августом, осенью прошло, значит, сколько же? два года, конечно… но сколько бы времени ни прошло между ними… и колесо вращалось; и мир оживал; и мы ехали, к примеру, обратно; или, может быть, дальше; и выезжали, вновь, на шоссе; и вечером, уже в сумерках возвратившись в деревню, сидели, допустим, на остановке, на скамейке у столбика; и всякий раз задолго, издалека слышался шум, к примеру, какой-нибудь, приближавшейся понемногу машины; и свет фар ее появлялся задолго до ее появления; и пролетал почти по небу; и затем уже по кустам, по деревьям; и скрывался, вместе с нею, за поворотом; шум же еще долго и очень долго отзывался в тишине, затихая… и в другие дни сидели мы, допустим, в его, Максовой, повисшей над землею мансарде — или вновь, допустим, у моря, еще озаренными последними, по облакам, по воде пробегавшими отблесками, уже гаснущего — или погасшего, но еще долго и очень долго, опять-таки, светившегося своим собственным, затаенным и призрачным, как будто внутрь повернутым светом… и словно поручив мне (так думаю я теперь…) и стремление к прошлому, и само это прошлое, как будто отдавая его, еще и еще раз, в мое распоряжение и ведение, с рук на руки, или так мне казалось, передавая мне свою, нашу жизнь, он вдруг умолкал, разумеется, и пересыпал руками песок, и смотрел, конечно, вокруг… вновь и вновь, следовательно, возвращаясь в то чистое, отстраненное (а настоящее, думаю я теперь, и есть, может быть: отстраненность…) — в то настоящее, следовательно, о котором мы не говорили, которое само, разумеется, сказывалось: в том, как говорил он о прошлом, — и в котором было, значит, море, еще раз, своим собственным светом светившееся в темноте, и шум волн, окутывавший нас на мгновение, и на другой день снова поля, и дороги, и опять остановка, и вновь мансарда, вновь море.