Алексей Ловкачёв - Приключения бывшего мичмана

— Я на работе рассказала, что ты был в гостях у своего командира. И у меня спросили: «А почему Алексей не взял тебя с собой в гости?».

У меня даже дух перехватило от такой наглости, и я не сразу нашелся с ответом!

— Как же я поведу в гости к своему командиру незнакомую женщину? — сказал я, придя в себя.

От одной только мысли, что эта страдалица, попав в приличное общество, заслонит собой все наши с командиром темы для разговора своими больными вещаниями, меня чуть не стошнило.

Видимо, этот выпад Нины Ивановны послужил основанием для того, чтобы через пару дней довольно настойчиво пригласить меня в гости к своим друзьям, якобы для примера хорошего тона. Но я категорически отказался, использовав все тот же аргумент:

— Как же я пойду в гости к людям, которых совершенно не знаю…

Потом Нина Ивановна в мой адрес высказала абсолютно незаслуженный комплимент, что я, дескать, культурный. Видимо, она не знала, что двадцатипятилетний стаж работы в милиции интеллигентности не добавляет. Или издевалась надо мной. Правда, культура моего поведения на той работе не всегда была на том уровне, какой я демонстрировал у тети Клавы. Наверное, я своей культурностью и долей соглашательства по некоторым вопросам заронил в душу искательницы приключений толику надежды, и это позволило ей разоткровенничаться перед тетей Клавой о том, что она в меня влюблена, а значит, вправе добиваться взаимности. А жена моя при этом — как стена, которую можно подвинуть. Не скрою, поведение Нины Ивановны меня забавляло — говорить о чувствах после пары дней знакомства, по меньшей мере, неприлично. С другой стороны, у меня это вызвало раздражение, нанеся серьезный удар по моей и так хромающей на обе ноги интеллигентности. Да, мне не понравилось, что некая особа, с которой я знаком всего лишь неделю, пытается влиять на меня. Ее вызывающе глупая затея просто действовала на нервы. Я понимал, что тетя Клава успела до моего приезда что–то рассказать Нине Ивановне обо мне. Однако про то, чтобы проверенного годами человека променять на то, что мне никоим боком не подходило, ни по одному навскидку взятому параметру, я не собирался.

Нина Ивановна работала поваром в одном не то кафе, не то ресторане Москвы, и всечасно и назойливо старалась накормить меня. Есть из ее рук мне не хотелось, и каждый раз, пичкая меня своей стряпней, она жаловалась на мой аппетит. При этом у нее был такой тон, словно она собиралась оставленное на тарелках твердой рукой отправить мне за шиворот.

Не успев привыкнуть к московскому времени, которое на час опережает минское, я дольше обычного ворочался в постели перед тем, как заснуть. И тут бдительная Нина Ивановна, будто поймав меня на месте преступления, прокурорским тоном спросила:

— Алексей, ты не спишь?

Запираться не имело смысла, но все равно я недовольно, по–детски буркнул:

— Нет! Сплю!

В середине срока моего пребывания в Москве, когда все это мне просто осточертело, Нина Ивановна в очередной раз назвала меня Лешкой. Как я уже упоминал, так позволительно называть меня только близким людям, в круг которых эта случайная женщина не входила. Фамильярность, допущенная ею в очередной раз, меня взорвала, и я высказал Нине Ивановне пару–тройку фраз. Не зло, но принципиально — в острой и критической форме, с соответствующими оценками. Прикинувшись простушкой, она изрекла, что об этом ей надо было сразу сказать. На что я был вынужден ответить, что если бы мне это нравилось, то и я бы к ней обращался аналогично.

Казалось, Нина Ивановна все поняла. Но увы, ее дальнейшее поведение показало, что зря меня питали надежды.

Вечером накануне моего отъезда, Нина Ивановна уточнила время отхода поезда и выразила сожаление, что не может проводить меня из–за работы. А кому это нужно было? Вот только эмоционального расставания и прощальных слез на вокзале мне не хватало! Поэтому я провел с ней разъяснительную работу по поводу того, что не люблю, когда меня провожают.

Мой отъезд из Москвы должен был состояться в первой половине дня, в 10.30. В то утро я был разбужен раньше, чем планировал. Нет, не телевизором, а почти интимным шепотом Нины Ивановны мне на ушко. Предварительно, чтобы обратить мое внимание на серьезность ее слов, она включила в комнате свет. Так как начало конфиденциального монолога пришлось на момент моего пробуждения, то за точность слов не ручаюсь. Однако правильное изложение мыслей гарантирую.

Она шептала о том, что знает мой домашний телефон в Минске, вот только мой адрес она пока не знает. Но она узнает! И даже скоро прибудет в Минск с тетей Клавой. Я хоть и слушал Нину Ивановну с закрытыми глазами, но с открытыми ушами. Ее заявление я расценил как угрозу: во–первых, моей семье и, во–вторых, моей уже ставшей пресловутой культурности. Правда, поступившую информацию я осмыслил уже после ее ухода, когда окончательно проснулся.