И чья–нибудь беда, и чья–нибудь беда была — для всех беда.
Любой из нас не зря, любой из нас не зря друзьям с восторгом клялся,
Что школу позабыть, что школу позабыть не сможет никогда.
С ошибками порой, с ошибками порой диктанты мы писали,
И формул чехарда, и формул чехарда давалась нам с трудом.
Но только мы тогда, но только мы тогда ещё не знали сами,
Что детство вспоминать, что детство вспоминать захочется потом.
Школа, ты не старишься, никогда не старишься,
И шумят под окнами те же тополя.
Вечной дружбой связаны школьные товарищи,
Школьные товарищи и учителя.
У каждого из нас свои воспоминания о школе, свое неповторимое ощущение пройденных школьных лет, свое послевкусие растаявшего во времени советского детства. И вместе с тем они так похожи друг с другом, как уже выцветшие от времени глянцевые фотографии, на которых запечатлены такие светлые, чистые и открытые миру детские лица.
Советский народ верил в чудеса и сказки, как никакой другой народ на земле несмотря на все свое наукообразное мировоззрение и насаждаемый официально диалектический материализм. И стар и мал, от профессора до человека окончившего «три класса и восемь коридоров», уповали на справедливость и ждали чуда, подобно детям. Даже циники и скептики были, по меркам сегодняшнего дня, наивными простаками.
Может из–за этого своеобразного социального запроса на чудо, образ сказочной щуки был излюбленным в советском искусстве «от кинематографистов до юмористов». Щука из пруда учила уму–разуму, обустраивала жизнь, воплощала мечты не потому что герой был их достоин, а оттого что он человек хороший, да еще и вовремя ухвативший удачу за хвост.
Сказочную щуку любили куда больше Емелюшки–дурачка, которому хотя и симпатизировали, но в глубине души — завидовали. Потому что большинству время от времени приятно ощутить себя добродушными ленивыми увальнями, которым ни с того, ни с сего возьмет, да и улыбнется Судьба. Да так подфартит, что будет у тебя и дом хрустальный на горе, а под горой в пруду плавать белые лебеди, а над головой кружить падающие в ладони звезды. Вот это жизнь! Не жизнь, а сказка!
Кроме доброго сказочного «по щучьему велению, по моему хотению» или чудаковатого шолоховского деда–щукаря, в щучьем образе выразился существующий «в массах», хотя и неодобряемый «свыше» дух своеволия и даже хищничества всевозможных рвачей и хапуг. Он был так широко разлит по всем общественным слоям, что в пивнушках, восхищаясь или негодуя ставящим всех на уши чьим–то ловким фортелем, местные забулдыги многозначительно приговаривали: «щука знает свою науку».
Щука действительно «умеет мутить воду»: любит встать на отмели и так взболтать хвостом донный ил, чтобы в поднявшейся круговерти хватать вся и всех, кто ей на зуб попадется. Сгодится и рыба, и лягушки, и змеи, и раки, и все водоплавающие животные. Впрочем, не побрезгует и уткой с гусем, если позволят собственные размеры и наглость, которой щуке не занимать.
Для массового сознания щука стала своеобразным образцом успеха и конкуренции в обществе, отрицавшем конкуренцию как принцип жизни. Соревнование — вот это по–советски, а конкуренция хотя объявлялась «классово чуждой», из жизни никуда не исчезала, только принимала иные, подчас хулиганские формы.
В каждом дворе, в каждом ГПТУ и даже техникуме, был свой доморощенный заводила, не позволяющий окружающим просто «расслабиться и насладиться жизнью». Оттого отслужившие и возвращавшиеся на гражданку «дембеля» чувствовали себя этакими возвратившимися в свой пруд щуками, перед которыми неслужившие собратья воспринимались исключительно как «караси» и «щеглы». Кому довелось походить на танцы и дискотеки 1960–80х прекрасно поймут, о чем я говорю. Надо было видеть, какой походкой заходили вчерашние дембеля, с каким взглядом окидывали собравшихся, как подходили к приглянувшейся девчонке…
Впрочем, хищнический элемент в своем большинстве был чужд природе советского человека, и решительно пресекался на всех уровнях.
Его «частные случаи» объяснялись исключительно пережитками прошлого, несознательностью «отдельных лиц», и прописывался в общественном сознании совсем как антигерои знаменных советских комедий. Асоциальные Трус, Балбес, Бывалый, хулиганистый Верзила, криминальные махинаторы в лицах злобного Шефа, дебиловатого Лёлика или рафинированного Геннадия Козодоева, матерые уголовники Хмырь, Косой, Доцент — вот типичные портреты «советских бытовых щук», которых своевременно обезвреживал бдительный актив народной дружины совместно с милицейскими знатоками.
Читать дальше