Михаил Строганов: Реквием

— Чегой–то там, ваше благородие, мусью лопочет? — спросил графа бывалый солдат с огромными, по старой моде, усами.

— Он думает, что мы в кошки–мышки играем, — усмехнулся граф. — Предлагает образумиться и сдаться в плен.

— Пускай наперед мусью выкушает солдатского кукиша! Коли наестся да не подавится, тогда и потолкуем!

Беглецы негромко рассмеялись, а граф, посмотрев на безжалостно палящее солнце, отчетливо понял, что этот день смогут пережить не все.

— Может, казаки нас выручат? Должны же они по тылам вражеским шастать? — Облизывая распухшие губы, жалобясь, спросил безусый малец, увязавшийся на вылазку с отрядом.

— Тут казакам быть никакого резона, самим ответ держать надо, — обрезал матрос, но посмотрев в его испуганные детские глаза, смягчился и решил сшутковать. — Не кисни, паря! Вот тебе синее море, хошь, пойди кликни золотую рыбку. Вдруг да явится!

Беглецы вновь рассмеялись, но не по–прежнему, с надеждой, а как бы прощаясь друг с другом.

— Кабы воды чуток, то и до ночи продержались… — тихонько хныкал мальчик. — Там глядишь, на камни испарина ляжет, пережили бы день…

— Кабы еще манна с неба, так мы бы на каменных сковородках блинов напекли, — съязвил матрос, а затем потеребил его лохматую голову. — Не бось, малец, за дело умирать не зазорно. Сам Спаситель за дело на крест пошел!

— Верно, — согласно кивнул солдат. — Скотина бессловесная и та без промысла Божьего не родится, тем паче дитя человеческое. Не бойся, и наши жизни даром не пропадут…

Граф тяжело посмотрел на солнце из–под руки. Казалось, уже прошло несколько часов, но раскаленное око не сдвинулось ни на йоту…

— Отпустите меня! — взмолился француз, видя решимость русских стоять до конца. — Разойдемся с миром!

— Кто же вам мешает отсюда отдать приказ об отступлении? — резонно заметил граф. — Командуйте, и когда мы будем в безопасности, я отпущу вас на все четыре стороны!

На эти слова француз возмущенно надулся и замахал руками:

— Как вы не поймете? Уланы не примут распоряжений от пленного!

— Стало быть не пришло время для мира… Значит — война! — Спокойно ответил граф на истеричный выпад пленного.

— Молодца, ваш бродие! — раненый матрос закашлялся и сплюнул кровью. — Коли так раскудахтался французишко, то отбрили его славно!

— Ваше благородие, вы бы помолилися за нас, — с надеждой прошептал мальчик, — боязно без причастия…

— Оставь докучать барина, малой! — шепнул солдат. — Мы и так Богом прощены да святыми отмолены…

— Как это, дяденька?

— Разве сам не знал, что всякий город перед Богом на силе праведной стоит?

Мальчик смущенно пожал плечами.

— Тогда слушай. Святая Москва стоит о слезах, гордый Петербург на костях, а Севастополь–мученик, на невинной кровушке…

К обеду, когда жара стала совсем невмоготу, граф подошел к лежащему матросу и подозвав солдата, тихонько спросил отпустить ли им мальца.

— Не, ваш бродь, никак не можно! — махнул рукою матрос. — Давеча случай был, поймали лазутчика, мальчонку лет десяти, так вначале потешились, а после шею свернули. Чтоб другим неповадно… Теперь от жары перед нами и вовсе кураж разведут!

— Не вини себя, ваше благородие, — согласно кивнул солдат. — На миру и смерть красна…

— Тогда, братцы, да будет нам по вере нашей!

Граф достал пустую походную фляжку и до краев наполнил ее морскою водой. Он подошел к изнывающим от зноя людям, поднял фляжку к небу и вдохновенно сказал:

— Пора, братцы, утолить жажду!

— Господи! Может ли случиться такое?! — закричал мальчик.

— Веруй! Веруй и пей!

— Мальчик с трепетом принял из рук походную фляжку и с жадностью глотнул из нее холодной, чистой, ключевой воды.

Друг Мой…

Когда ты станешь читать это письмо, возможно мы больше не сможем свидеться и ты по обыкновению своего сердца не утешишь меня. Прежде я этого не ценил, почитая за пустые слова, теперь сожалею об этой утрате более всего.

Мой уход возможно пройдет незамеченным, впрочем оплакивать меня некому, да и сама смерть может опечалить разве что ее случайных свидетелей. Впрочем, все обитатели здешних мест, будь то узники или их стражи, люди лишенные никчемных для жизни сантиментов и чуждые сострадания. Слезы и смерть — дело здесь довольно привычное и обыденное, дарующее одним хоть какое–то разнообразие в их беспросветном прозябании, а другим оборачивающееся докучными служебными хлопотами.