Эрико Вериссимо - Господин посол

— А вы, генерал, как считаете: имеет Габриэль Элиодоро право на защиту или нет? — запальчиво спросил Пабло.

— Имеет, хотя и не заслуживает этого. Мы хотели дать ему профессионального адвоката, но раз вы настаиваете…

— Настаиваю.

— Надеюсь, впоследствии вы не станете оправдываться тем, что вас заставили взять на себя эту щекотливую роль.

— А разве мне придётся оправдываться?

— Ещё один вопрос. Вам известно, кто будет на этом процессе прокурором?

— Нет.

— Сам Роберто Валенсия. И знайте, он будет беспощаден. Не исключено, что когда вы кончите свою речь, прокурор попросит слова и сотрёт в порошок не только преступника, но и вас.

— Могу я быть откровенным, генерал? От Роберто Валенсии можно ждать многого: ума, мужества, стойкости… только не пощады.

— Вы критикуете нашего товарища?

— Хочется верить, что мы ещё не обожествляем вождей революции, а значит, от критики они не ограждены…

— Вы отдаёте себе отчёт, насколько опасен такой образ мыслей?

— Да, но иначе думать я не могу.

Мигель Барриос в упор взглянул на Пабло.

— Хорошо! Я скажу председателю трибунала, что не возражаю против вашей просьбы защищать своего друга Габриэля Элиодоро Альварадо.

— Должен внести ясность: Габриэль Элиодоро не является моим другом.

Мигель Барриос нетерпеливо хрустнул пальцами.

— Пусть так, капитан! Можете идти.

В тот же день Пабло Ортега получил разрешение переговорить со своим подзащитным, находившимся в казарме 2-го пехотного полка под охраной двух автоматчиков. Квадратная комната оказалась просторнее и светлее, чем Пабло ожидал. Тусклый свет этого душного облачного вечера проникал сквозь зарешеченные окна, выходившие во внутренний двор казармы.

Переступив порог, Пабло Ортега услышал голос, которому старались придать бодрость.

— Входи, входи, господин первый секретарь!

Габриэль Элиодоро встал с железной кровати и протянул Пабло руку. Тот, поколебавшись секунду, пожал ладонь своего бывшего шефа.

— Не смущайся, Пабло, от меня воняет. Почти неделю я не мылся и не менял белья. Парикмахер не приходил уже три дня… — Он провёл ладонью по щекам, заросшим седой щетиной, и рассмеялся коротким, сиплым смешком, похожим на хрип. — Помнишь то апрельское утро, когда я вручал верительные грамоты президенту Эйзенхауэру? Ты ещё сказал тогда, что я слишком сильно надушился… — Он указал на свою пропотевшую грязную рубаху, свои измятые, покрытые пятнами холщовые брюки и пробормотал: — Как видишь, всё переменилось. Но ничего, такова жизнь. Садись, дружище!

Пабло придвинул стул к койке Габриэля Элиодоро. И пока бывший посол жаловался на плохую еду, грубое обращение охраны, которой было запрещено говорить с заключённым, на жару, на горниста и барабанщика, раздражавших его, Ортега рассматривал человека, жизнь которого он попытается спасти.

Габриэля Элиодоро трудно было узнать. Он очень похудел, его опухшие, утратившие прежний блеск глаза говорили о бессонных, беспокойных ночах. В голосе не было слышно властных нот, а бронзу его индейского лица покрыла зелёная плесень усталости и страдания. Особенно потрясли Пабло совсем седые волосы Габриэля — перед ним сидел человек, которому можно было дать шестьдесят лет.

— Ни слова, Пабло. Я знаю, что ты думаешь. За последние недели я постарел лет на двадцать. Когда в больнице я посмотрелся в зеркало, я не узнал себя. Но ничего. Я буду выглядеть иначе, когда меня побреют, подстригут и дадут мне приличную одежду. Перед этим дерьмовым трибуналом я хочу стоять с высоко поднятой головой. И если они думают, что я буду просить пощады и лить слёзы, то ошибаются!

Он сел на кровать, поднял штанину и показал грязный бинт на колене.

— Они чуть не отрезали мне ногу. Рана до сих пор болит, но постепенно заживает. Да! Когда состоится суд?

— В ближайшую пятницу. Поэтому я здесь.

Пабло подошёл к окну и стал глядеть во двор, где солдаты играли в футбол.

— Я пришёл спросить, согласны ли вы, чтобы я защищал вас, — продолжал он, не поворачиваясь к Габриэлю Элиодоро.

— Ты?

— Вам это кажется странным?

Габриэль улыбнулся.

— Нет. Ты всегда относился ко мне с симпатией, хотя и не хотел этого. А я относился к тебе, как к сыну, о котором я мечтал, но которого бог не дал мне. Поэтому меня особенно огорчили твои слова, когда ты пришёл ко мне с просьбой об отставке… Будь это кто-нибудь другой, я бы вышвырнул его пинком под зад… Я не ожидал, честное слово, не ожидал, что ты возьмёшь на себя мою защиту… Признаюсь, твоё намерение меня радует…