Катя Ткаченко - Ремонт человеков[Иллюзии любви и смерти]

И это было правда, по крайней мере, сейчас я в этом уверенна.

Я дохожу до его кабинета и открываю дверь.

Вхожу и подхожу.

Подхожу и открываю.

Он лежит там же, где и должен — в нижнем ящике стола.

И дискета лежит рядом.

Я хочу взять ее и просто сломать. Переломить пополам. Перегрызть, разорвать, но мне она еще пригодится.

Не знаю, для чего, но знаю, что еще не время.

И я беру нож.

Второй раз за какие–то двое суток.

Еще двое суток назад я догадывалась о его существовании очень смутно.

Просто чувствовала, что он должен быть.

А потом я его нашла.

Подержала в руках и положила на место.

И сейчас беру снова — я не буду кромсать эти листочки своими ухоженными пальчиками.

Я люблю свои пальчики, они мне еще пригодятся.

Я иду в спальню и закрываю дверь.

Он не застанет меня врасплох, он пока опять сидит за компьютером и даже не стремится набрать мой номер.

Наш номер.

Его и мой, мой и его.

Я беру книжку и аккуратно вырезаю первые пять с половиной страниц.

Эту часть признаний пожилого господина, который может иметь счастье быть моим отцом, я уже уяснила.

Старый похотливый павиан, брошенный молодым любовником.

Я складываю странички тоненькой стопкой, кладу на пол и примериваюсь, куда бы лучше вонзить лезвие.

Естественно, что в самый центр, там, где должно быть сердце.

В центре страницы, у человека — чуть левее.

Я наношу первый удар.

Страницы лежат на ковре, нож легко входит в ворс.

Я вытаскиваю его обратно и наношу еще один удар.

Затем — еще.

А потом просто тыкаю и тыкаю, пока страницы не превращаются в крошево.

Рука болит, муж все еще сидит за компьютером.

Но мне мало, я все еще в бешенстве, я уже не плачу, но мне все еще хочется наносить удары.

Я откладываю нож, сгребаю в кучку бумажный мусор и иду топить его в унитаз.

Потом беру сумочку и достаю из нее маленький черный пакет с фотографиями.

Он не звонит, видимо, он просто забыл, что я есть.

И этого я ему тоже не прощу.

Я разобью его флакончики с туалетной водой и одеколонами, я утоплю в ванне его любимый костюм.

Если он не позвонит в ближайшие пять минут.

Гнусный, отвратительный, вонючий козел.

А мой папаша — похотливый старый павиан.

А я — блядь.

А моя мать все знала, и потому ее фотографию я порежу первой.

На еще более мелкие кусочки, чем книжные странички.

Кусочки/странички.

Кусочки тире странички.

А потом порежу ту фотографию, на которой двое мужчин — один совсем юный, второй — намного старше.

Интересно, где мой папаша склеил моего мужа?

Мне отчего–то хочется, чтобы это было в общественном туалете.

Они стояли рядышком и мочились, и мой папаша углядел, какой у моего мужа замечательный член.

И позарился на него.

И получил.

Тот самый член, который я знаю, как свои пять пальцев.

Как всю свою ладонь.

Хоть левую, хоть правую.

Я могу описать его с закрытыми глазами.

И когда он стоит, и когда не стоит.

Все родинки, все впадинки.

Хотя впадинок на нем нет, а родинка есть, одна, большая, на головке.

На ее правой части, если быть точнее.

Я целовала ее, наверное, больше тысячи раз.

И ночью, и днем, иногда я делаю это даже утром.

Точнее, делала, вот уже пару лет, как мы не занимаемся любовью по утрам.

Хотя по утрам мне нравилось, только надо до этого освободить пузырь.

Я бы хотела посмотреть, как это было у них, но чувствую, что это мне не удастся.

Скорее всего, их роман действительно — давно в прошлом.

Кто кого бросил — муж папашу или папаша мужа?

Я предпочла бы, чтобы это сделал папаша.

Мой отец.

Может быть, мой отец.

Вот именно, что может быть, но другого варианта у меня пока нет.

И навряд ли будет.

Я убиваю фотографию двумя точными ударами.

В голову одному и в голову другому.

А потом режу ее на кусочки.

Мне понравилось это занятие, хотя ножницами было бы легче.

Но ножом — приятнее.

Две убитых фотографии складываются в одну кучку, он все еще не звонит, я уже не нахожу себе места.

Сейчас я начну убивать постель.

Ту самую, в которой мы спим и занимаемся любовью.

Он придет домой и увидит, что вся квартира — в длинных полосках материи. Убитые простыни, убитые наволочки, убитые пододеяльники.

У нас два одеяла, когда мы занимаемся любовью, то он залазит под мое.

Ныряет, укрывается, приходит, подползает.

Он предпочитает заниматься любовью на моей стороне.

И не звонит.

Остается одна фотография, последняя.