Михаил Попов - Пора ехать в Сараево

— Это парик? — жалобно поинтересовался секретарь.

— Это парик. Не правда ли, в таком облачении я довольно сильно похожа на свою сестру.

— Удивительно.

Мадмуазель вдруг разъярилась.

— Ничего удивительного, ведь мы близнецы, сестры–близняшки.

— Этого не может быть.

— Что же так? Уверяю вас, у нас все одинаковое: и размер бюста, и объем бедер, и цвет глаз, и походка.

Только профессии разные. Она пошла в актрисы и проститутки, а я в стенографистки и переводчицы.

— Мадам Ева прекрасна, а вы…

— А я?! — заревела Меропа.

— Отвратительны.

Мадмуазель все же не ожидала столь прямого ответа,

ее передернуло, она осклабилась.

— Зачем же вы оказывали мне знаки внимания?!

— Это было недоразумение, дурацкое недоразумение. Всего один раз.

— Один раз?! А все те взгляды, намеки, пикировки?! Вами было сделано достаточно, чтобы я приняла ваши намерения достаточно всерьез. Глубокое женское сердце воспламеняется от самой ничтожной искры.

— Я люблю мадам Еву, и других женщин для меня нет. И девушек.

— Это я уже поняла. Ну так вот что я вам скажу, ничтожество в панталонах. Ваша возлюбленная бросила вас, но не так, как женщина бросает возлюбленного, а как кухарка бросает грязную отслужившую тряпку. В помойное ведро. Она до такой степени дорожит вашей любовью, что разрешила мне попользоваться вами, если у меня будет такое желание. Со смехом разрешила, «чтоб добро не пропадало», — вот ее слова! Все равно вас потом отдадут Розамунде.

— Что значит отдадут? Это неправда.

— Не–ет, правда. Истинная правда, полная и окончательная.

— Я пойду сейчас к ней, пусть она сама это скажет. Мадмуазель усмехнулась как можно более оскорбительно.

— Мадам Ева, надо думать, в этот момент подъезжает к Ильву. А может быть, уже беседует с князем. А за вами я сейчас пришлю господина Сусального, чтобы арестовать и препроводить в Стардвор, в распоряжение этой хромой дуры. Она требовала вашу голову — и она ее получит.

— Какую голову, я свободный человек!

— А дуэль? Вы уже забыли?

Иван Андреевич потерянно покачал головой.

— Я вам не верю

— Это ваше право, но будет по–моему.

— Я люблю мадам Еву, я объяснюсь с ней. Тут какая–то злонамеренная путаница. То, что вы говорите, чудовищно.

Мадмуазель снова усмехнулась и молча вышла. Иван Андреевич обессиленно закрыл глаза и услышал омерзительные детские голоса:

— А-а, вот мы вас и нашли! — Это были Дюйм и Амад. — Нам сейчас уезжать.

— Зачем же вы меня искали?

— Мы же говорим, нам сейчас уезжать, и мы хотели бы получить должок.

И они, по–детски радуясь, в четыре руки начали лепить в лоб лежащему выигранные во дворе дворца щелбаны. Время от времени засовывая отбитые пальцы в рот, чтобы остудить.

Лишь появление начальника полиции спугнуло их. Господин Сусальный явился не один, за его спиной стояли двое полицейских. Крупные, мрачные, но добропорядочного образа дядьки, поросшие одинаковыми соломенными усами. По приказу начальника они взяли Ивана Андреевича за предплечья, резко подняли и повлекли вон из комнаты. Секретарь не сопротивлялся. Через черный ход его вывели к черной карете и молча впихнули внутрь. Проделав в полнейшем молчании короткое путешествие по кривым улочкам Тёрна, они вознеслись все вместе на третий этаж какого–то дома. Там в скупо обставленной, пропахшей дешевым табаком комнате уже находился начальник полиции. Он стоял у зашторенного окна немного сгорбившись, папироса в зубах, печаль в глазах. Полицейские вышли, усадив пленника на стул.

— Вот, — господин Сусальный показал свернутый в трубочку лист бумаги с висячей печатью, — это приказ о вашем аресте.

Иван Андреевич вопросительно сглотнул слюну. Полицейский вздохнул.

— Дуэль. В нашем государстве дуэли запрещены. Стро–жайше. Приказ старый, подписан в тот же самый день. Вы оставались недоступны властям, ибо проживали во дворце мадам Евы. А мадам занимает особое положение не только в Ильванском княжестве, но и во всей европейской политике. Вы, наверное, заметили? Иван Андреевич не до конца понял, что имеется в виду, но почувствовал, что в этом месте надо кивнуть, и кивнул. Иван Сусальный опять вздохнул.

— Я ее не люблю, а вы любите, поэтому нам трудно будет понять друг друга.

Пшеничные усы висели самым пессимистическим образом, в глазах — смертный свет неверия в свои силы и в нужность того, что он будет сейчас делать.

— Мадам Ева, требующая, чтобы ее именовали Европой, имеющая в арсенале еще не менее дюжины маскировочных имен, — известнейшая на континенте авантюристка. Она состоит или состояла в тесных, а иногда и интимных отношениях со многими знатными, богатейшими и даже коронованными особами. В известном смысле вы можете считать себя польщенным. Иван Андреевич стал считать.