Михаил Попов - Пора ехать в Сараево

Кажется, я что–то отвечал, с перепугу — по–русски. Родная моя речь странно подействовала на высокопоставленную немку.

— Тебя удостаивают танца, — прошептал мне на ухо прусский ус.

Я еще не успел испугаться, а рука княгини уже закогтила мое плечо. Оркестр швырнул нам под ноги что–то неотвратимо танцевальное. Смычки стаями рушились на струны.

Меня учили танцевать, но меня не учили танцевать с царствующими особами. К тому же мне следовало помнить о скрытом дефекте ее походки. Или все же это дефект моего зрения?

Три–четыре пары закружились вслед за нами. Я был им благодарен.

— Вы русский? — спросила княгиня.

— Да, Ваше высочество.

Она улыбнулась и закатила задумчиво глаза. То ли в

восторге от сделанного открытия, то ли в попытке что–то

вспомнить. Вспомнила и поинтересовалась с искренним участием:

— Пшепрашем вшистко?

Звук неродной, но родственной речи смутил меня. Я

знал, что должен понять, о чем меня спрашивают, но не

понимал.

— Тепло? Студено? Наистудено?

Она продолжала меня ласково пытать, а я вспыхнул от

стыда, словно вопрос касался моего белья или стула.

— Заедно? На здрав?

Тут уж нельзя было отделаться одними красными пятнами на физиономии, я собрал в кулак все свои умственные силы, и пожалуй что зря. Потому что мой ответ получился никак не иначе как вот таким:

— Вшистко, студено, на здрав.

Ее высочество чуть не подвернула свою таинственную походку, приходя в тихий экстаз; так бывает, когда внезапно встречаешь в толпе врагов родственную душу. Вальс меж тем великодушно заканчивался. Я в три вращения препроводил Розамунду к консоли, у которой отнял ее пару минут назад, и начал откланиваться.

— Тырново! — торопилась мне что–то сообщить венценосная танцовщица.

— Трнава, — почти резко парировал я, делая шаг прочь. Последним с ее губ слетело «Буг», но я уже был вне пределов досягаемости.

— Она что, ненормальная? — спросил я вернувшегося господина журналиста, стремительно уносясь в сторону выхода.

— Ну зачем вы так, — урезонил меня ругатель всех и вся, — просто ее высочество думала, что говорит с вами по–славянски. И тем делает вам приятное. Она у нас тут панславистка — на свой особый манер. Вы отличены, поздравляю.

— К дьяволу!

Я быстрым шагом покидал танцевальную залу.

— Может быть, может быть. Но в данном случае на вашем месте я не уносился бы с такой скоростью. Ее высочество решит, что вы делаете это под впечатлением, которое она произвела на вас.

— К черту!

— Если вы твердо решили составить компанию именно этим двум господам, то не могу не отметить — вы следуете правильным путем.

Мне и самому пришло в голову, что я заблудился. Ничего похожего на выход, через который я явился на бал, по дороге мне не попадалось. Все меньше света и все больше пыли. Не слуги, а тени. Назло себе, Ворону, Штабсу я сделал еще несколько поворотов, промчался еще несколькими тусклыми коридорами, и передо мною оказался заброшенный подъезд дворца. Я убегал в сторону, противоположную спасительной. Огромный темный вестибюль со скошенным вдаль и вниз потолком. Дно его не ощущалось моими чувствами. Забит он был отслужившим мебельным веществом. Щепки, обломки, ржавые пружины, тряпки, обглоданные листы фанеры, рваные края мраморных плит. Элементы мебели превращались здесь в элементарное вещество. Из этого темного зрелища я сделал неожиданный для моих спутников вывод:

— И все же я не понимаю, почему должен стреляться с

Вольфом!

Журналист поскреб матерчатую лысину.

— Попытаюсь объяснить несколько издалека. Вот, скажем, все знают, что Цезаря зарезали Брут — простите, капитан, пришлось, так сказать, к слову, — Брут и Кассий. Но почему имя первого стало нарицательным, а второй превратился в нюанс для специалистов?

— Откуда мне знать? Потому что Цезарь не сказал: «И ты, Кассий!»

— Нет, дело не в этом. А в том, что может быть только один. Только один, понятно?! — проникновенно произнес Штабе.

— Великолепно, капитан! Есть дела, в которых возможен только один! Вы мешаете Вольфу. Я чувствовал, что мне говорят правду, на все вопросы отвечают полностью и максимально точно, но ничего не понимал.

— Но это какая–то чушь! Кто такой этот Вольф?! Откуда он взялся? Вы можете мне это сказать?!

— Лично мне о нем известно очень мало. — Ворон выпятил губы. — Он повсюду следует за мадам. Фигура загадочная, с призрачным прошлым. Знаете что, пойдемте отсюда.

И мы стали подниматься по широкий, застеленной драным ковром лестнице. Я заметил, что деревянная свалка потянулась за нами, как будто мы ее разбудили своим вторжением. Как из первобытного океана, из нее выбирались зародыши вещей. С каждой ступенькой их вид становился все осмысленнее. Наконец стало возможным применять к ним какие–то, для начала уродливые, названия: продавленная кушетка, кривой стул, бюро с вырванной ящичной челюстью, кресло со взорвавшимся сиденьем.