Михаил Попов - Пора ехать в Сараево

— С огромнейшим сожалением покидал я Париж, эту столицу просвещенного мира.

Соотечественник шумно втянул воздух, чтоб подпитать мыслительный пожар в своей голове.

— Откуда вы родом, господин Пригожий?

— Из Костромы.

— Подлейший город!

— Часть России, — равнодушно пожал я плечами и придвинул к себе блюдо с дунайскими креветками. Вольф вытащил салфетку из выреза жилета, несколько секунд мял ее, будто стараясь выдавить хоть немного яда для нового вопроса. Чтобы дать себе краткую передышку, я поднял бокал и предложил осушить его за родителей. Безобиднейший из предметов. Но с собеседником сделалось что–то страшное.

— Вы что, знакомы с моим родителем?

— Не имел ни чести, ни удовольствия.

— Так зачем его упомянули?

— Принято и приятно выпить за отцов наших.

— А откуда вы знаете, что он у меня вообще есть?

— Ежели он окончил дни свои, приношу вам глубочайшее соболезнование. Вольф задумчиво прокашлялся.

— Вы, может быть, считаете моего родителя бездарным писателем?

— Ни в коем случае.

— Вы считаете, что у него безыдеоматический язык, что он пишет как бы на эсперанто?

— Нет, нет, нет!

— Тогда выпьем. Что вы можете обо мне знать? Ничего! Когда–нибудь узнаете. Если доживете.

— Прошу прощения, мсье Вольф, мы будем пить за здравие или все ж таки за упокой?

— Мой отец жив. Но Бог с ним.

— Бог, — безропотно согласился я.

— А кто ваш родитель?

— Увы, — я развел вилкой и ножом, — костромич.

— А по профессии?

— Архитектор.

— Вы небось считаете, что архитектура — это застывшая музыка и прочее?

— Нет, что вы, я ничего в архитектуре не понимаю и не считаю ее каким–то особенным занятием.

— Так зачем ваш отец ею занялся?

— Вообще–то он хотел по бочарной части… просто так получилось.

— Не хотите ли вы сказать…

Я блестяще справлялся со своей ролью, демонстрируемая мною изобретательность и изворотливость поражали меня самого. В течение получаса, в течение полутора часов я оставался неуязвим, я начал уже находить своеобразную приятность в моем состоянии, когда вдруг (абсолютно вдруг) обнаружил господина Вольфа схваченным обеими моими руками за горло, а в душе страшное, испепеляющее желание задушить его немедленно и окончательно. Наше немое (я даже хрипов не выпускал из его горла) объятие длилось достаточно долго для того, чтобы глаза соотечественника вылезли из орбит, кровь налила голову, а мы успели почти бесшумно переместиться из центра трактира к оркестровому возвышению. Вокруг нас собралась толпа причитающих слуг. Дунайские креветки щедро устилали наш путь. Я что–то кричал.

Наконец тренированный оскорбитель, собравшись со всеми своими силами, одним отчаянным движением высвободился из смертельного ошейника и отшвырнул меня на несколько шагов. Сам он слепо рухнул в кресло, угодливо забежавшее ему за спину, а меня схватили за предплечья несколько десятков пальцев. Лицо Вольфа было зверски искажено, колонии разноцветных пятен путешествовали по нему, усы были размазаны по щекам, рваная ноздря храпела, как атакующий эскадрон.

Я был убежден, что вложенных в его удушение усилий было более чем достаточно, чтобы прервать его земное существование, однако же негодяй был жив. И выглядел довольным.

— Дуэль завтра на рассвете, в парке за Стардвором. Не помню, кто это сказал. Я или он. Выйдя из трактира (все еще в сильнейшем возбуждении), я обнаружил, что уже решительно темнеет, — сколько же часов ушло на выслушивание оскорблений из усатой пасти этого сумасшедшего? Небось меня уже ждут. Я отправился по известному адресу. Полностью нелепость и даже опасность своего положения я осознал, лишь поднявшись на крыльцо щедро иллюминированного дворца. И остановился перед лицом сильного сомнения. Стоит ли погружаться еще глубже в этот столь странно ведущий себя мир? Но лакеи уже начали мне кланяться как окончательно прибывшему, а впереди прозвучало торжественное объявление: «Мсье Пригожий!» Я вошел, оглядываясь. Танцевальная зала поразила бы воображение поустойчивее моего. Белые колонны по всему периметру. В паркетном озере отражались тысячи свечей. Гудели голоса, постанывал под потолком на особой площадке оркестр, возглавляемый невероятно кудлатым и очень талантливым на вид капельмейстером. За распахнутыми в разных направлениях дверьми виднелись фруктовые, кондитерские и винные пирамиды — буфеты, буфеты и еще раз буфеты. Хозяйка пока отсутствовала, поэтому, никому не представленный, я решил скрыться где–нибудь в укромном месте. Например, с бокалом медленно выдыхающегося шампанского.