Евгений Мамонтов - Номер знакомого мерзавца

Распрощавшись у выхода из того самого кафе (на секунду задержал в своей руке ее пальцы), он в распахнутом легком пальто бодро прошагал вдоль фонарей за чугунной оградой. Достал из кармана ключи с брелком сигнализации, намереваясь уже сесть в машину, но увидел крест над часовней.

Вошел. Старушка в очках сидела в уголке при церковных книжках, иконках и свечечках. Он выбрал самую дорогую, опустил в ящичек для пожертвований пятисотрублевую купюру. Поставил свечку и широко перекрестился, сдерживая счастливую, неуместную в храме, как ему казалось, улыбку».

Привет вам, Иван Алексеевич Бунин, привет вам, «Темные аллеи»…

Ни одной мысли. Пустота и сигарета в руке. Торжество энтропии. Хаос.

Как всякий настоящий писатель, я веду записную книжку. Как Чехов… Для себя, не для печати…

Еще одна любительница зеленого чая.

Наверное, единственный человек на земле, рядом с которым я всегда чувствую себя спокойно, это Гриша. Он сумасшедший.

Не знаю, как именно называется его болезнь, что–то вроде врожденного слабоумия.

Ему за сорок пять, но выглядит свежо, бодро. Невысокий, упитанный и румяный, с легким косоглазием и очень мелкими недоразвитыми зубами. С утра, похожий в своей куртке с накладными карманами на Швейка, он идет в магазин, потом готовит, разводя на кухне чудовищную грязь, потом долго и тщательно все прибирает. Остаток дня проводит перед телевизором, уравновешивая бессмысленным созерцанием бессмыслицу по ту сторону экрана. TV ему нравится, и это неудивительно. Они созданы друг для друга.

Еще он ведет дневник. (Тоже писатель!) Выглядит это так:

«30 мая. Среда».

«31 мая. Четверг».

«1 июня. Пятница. Лето».

Что может быть лаконичней? Григорий явно выше любых событий. Может быть, произойдет когда–нибудь нечто — воистину грандиозное, библейское по своему масштабу — достойное его дневника. А пока… чистый горизонт.

Он напоминает мне Робинзона Крузо, делающего зарубки на стволе, чтобы не потерять счет времени. В каком–то смысле жизнь для него еще не начиналась. Он живет и ведет свой дневник до сотворения мира.

На его фоне я чувствую себя бытописателем хаоса.

После смерти матери он жил на пенсию по инвалидности. Последние десять лет его мать откладывала деньги и одновременно приучала Гришу к самому аскетичному рациону. Он не ел мяса, обходился без сахара, ну и, понятное дело, не пил, не курил. Он не знал, сколько ему еще придется прожить на этой необитаемой после смерти матери планете и на сколько растягивать запас.

Я люблю приходить к нему. Приношу сгущенку и рыбные консервы, журналы о кино. Предварительно я пролистываю номер и выдираю, если нахожу, эротические фото. Они вредны для Гришиной психики.

Лет десять назад был случай. Они еще жили с матерью и сдавали комнату какой–то студентке, которая по недомыслию, в шутку, разумеется, строила Грише глазки. Не знаю, что он там подумал, но однажды, когда девчонка задержалась на вечеринке, он устроил ей сцену ревности и ударил по голове маминым справочником по микробиологии.

Еще он вырезает из тонкого картона. Деревья, животных, звезды. Раскрашивает и мастерит нечто вроде ландшафтов, достаточно причудливых в смешении красок и нераскрашенных фрагментов. Фигурки крепит к листу ватмана пластилином. Звезды, как фонари, держатся на разогнутых маминых шпильках, воткнутых в пластилиновые кочки.

Еще у него были какие–то поделки из яичной скорлупы, высохших тыкв и перца; старые игрушки, виниловые пластинки, коробки из–под маминых шляп — она носила шляпки, и вообще, судя по фотографиям, лет до пятидесяти выглядела почти лучезарно. Какая сила…

Я приходил к нему, и мы разговаривали за чаем. Сладкого он не признавал, поэтому к чаю я таскал ему плитки горького швейцарского шоколада «Lindt & Sprungli», 85 % какао.

Я мог свободно остаться у него на день, на два и так и делал, когда меня все доставало или требовался покой и тишина для работы.

Когда его увозили, это был полный кошмар. Я чуть не подрался с санитарами. Отступился только, когда поверил, что у Гриши действительно кризис. И они пообещали, что недели через две его выпишут. И еще они все время спрашивали — вы ему кто? Но я тогда не придал значения. Теперь я знаю ту сволочь, которая решила отнять у него квартиру.