Кадзуо Исигуро - КОГДА МЫ БЫЛИ СИРОТАМИ

— Вы говорите, моя мать все знала? Уже тогда?

— Она узнала приблизительно за месяц до того. Твой отец ловко заметал следы, и твоей матери все стало известно только потому, что он ей сам написал. Никто, кроме нас с ней, никогда не знал правды.

— Но как же сыщики? Неужели они не раскрыли обмана?

— Сыщики? — Дядя Филип рассмеялся. — Эти по уши заваленные работой простаки? Да они бы и потерявшегося на Нанкин-роуд слона не нашли! — Он сделал паузу, но, не дождавшись ответной реакции, продолжил: — Она бы в конце концов рассказала тебе. Но тогда мы хотели тебя оберечь, потому и внушили то, во что ты все это время верил.

Я почувствовал себя неуютно в свете настольной лампы, но стул с прямой спинкой не позволял откинуться назад. Поскольку я упорно молчал, дядя Филип продолжил рассказ:

— Я не хотел бы проявлять несправедливость к твоему отцу. Ему было очень трудно. Он всегда любил твою мать, горячо любил. Ничуть не сомневаюсь, он продолжал любить ее до самой смерти. В некотором роде, Вьюрок, в этом-то и была беда. Он любил ее слишком сильно, а потому идеализировал. И ему оказалось не по силам постоянно тянуться к той планке, которую, как он полагал, она ему устанавливала. Он старался. О да, он старался изо всех сил, и это чуть не сломило его. Он даже мог сказать: «Смотри, это все, на что я способен, я — такой, какой есть». Но он боготворил её. Отчаянно хотел сделаться достойным, а когда понял, что этого ему не дано, ушел. С той, которой он был мил и таким. Думаю, твой отец просто хотел отдохнуть. Столько лет он из кожи вон лез, и в конце концов ему просто понадобился отдых. Не думай о нем слишком плохо, Вьюрок. Уверен, он никогда не переставал любить тебя и твою мать.

— А мама? Что сталось с ней?

Дядя Филип подался вперед, уперся в стол локтями и чуть склонил голову набок.

— Что тебе уже известно о ней? — ответил он вопросом на вопрос.

Легкость, которую он пытался придать своим интонациям, вмиг испарилась. Теперь дядя Филип казался старым загнанным мужчиной, его пожирала ненависть к себе. Несмотря на легкий наклон головы, он смотрел на меня очень проницательно, в желтом свете настольной лампы стали заметны седые волоски, торчавшие из ноздрей. Где-то внизу заиграла пластинка — китайский военный марш.

— Не думай, я отнюдь не пытаюсь досадить тебе, — сказал он, поскольку я продолжал молчать. — Просто мне не хочется говорить об этом больше, чем необходимо. Ну же, давай ответь, что тебе удалось разузнать?

— До недавнего времени у меня было впечатление, что моих родителей держат в доме где-то в Чапее. Так что, как видите, я оказался не так уж умен.

Замолчав, я ждал продолжения. Посидев еще немного в своей странной позе, дядя Филип выпрямился и сказал:

— Ты этого не помнишь. Но вскоре после того, как пропал твой отец, я приехал к вам навестить твою мать. В тот же день в ваш дом приехал еще один человек. Китаец.

— Вы имеете в виду военачальника Ван Гуна?

— Ого! А ты не так уж глуп.

— Мне удалось выяснить его имя, но потом я, похоже, взял ложный след и увлекся. Он вздохнул и прислушался.

— Слышишь? Гоминьдановский гимн. Его играют, чтобы подразнить меня. И так бывает всегда, куда бы меня ни привезли, — слишком часто, чтобы посчитать это совпадением.

Я промолчал, тогда он встал и заковылял к окну, занавешенному плотной шторой.

— Твоя мать, — начал он наконец, — была искренне преданна нашей борьбе за прекращение торговли опиумом в Китае. Многие европейские компании, в том числе и та, где работал твой отец, получали баснословные прибыли, ввозя в Китай индийский опиум и превращая миллионы китайцев в безвольных наркоманов. В те дни я был одним из лидеров движения. В течение долгого времени наша стратегия была очень наивной. Мы считали, что можем убедить эти компании отказаться от опиумных доходов. Мы писали письма, прилагали к ним свидетельства того, какой урон наносят наркотики китайскому народу. Да, можешь смеяться, мы были очень наивны, однако возлагали надежду на то, что имеем дело с единоверцами-христианами, но в конце концов поняли, что это ни к чему не приведет. Нам стало ясно: эти люди не просто жаждали богатства, они хотели, чтобы китайцы оказались беспомощными, пребывали в нищете, были одурманены наркотиками и не способны управлять собственной страной. В таких условиях ее легко можно было превратить в полуколонию, и при этом не брать на себя никаких обычных в таких случаях обязательств. Словом, мы сменили тактику, стали действовать хитрее.