Сергей Гаврилов - Зверь

● Feb. 27th, 2008 at 5:26 AM

в свои неполные тридцать пять торн филипс выглядел на все пятьдесят, если не старше. по большей части этому способствовали внешние уродства. его левая рука была заметно короче правой, а правая нога — заметно короче левой. родовая травма позвоночника вынуждала его сильно сутулиться, что при почти двухметровом росте смотрелось по–настоящему жутко. непонятно было, как ему вообще удается удерживать равновесие. вы просто не могли чувствовать себя комфортно, разговаривая с ним, — он буквально нависал над вами под смертельно опасным углом. казалось, его огромная голова вот–вот перевесит, он рухнет прямо на вас и своим невероятно длинным острым носом рассечет вас надвое. его глаза были затянуты мутно–белой пленкой, а редкие рыжие волосы казались наклеенными. говорил он тихо и тяжело.

торн жил на окраине деревушки сент–эдвертон в старом доме, оставшемся ему от родителей. соседи всегда смотрели на него по–особенному — брезгливость и страх в их взглядах мешались с состраданием — а когда пятнадцать лет назад его отец, мэтью филипс, сначала пристрелил его мать, хильду филипс, а потом и себя самого, в них стало читаться еще и чувство вины. и поскольку и торну, и соседям взаимное общение давалось нелегко, общались они редко, в основном вынужденно. обычно торн либо торчал дома, либо охотился в лесу на куропаток.

торн чистил свой дробовик, когда в дверь постучали. он положил оружие на пол, поднялся с кровати, подошел к окну и осторожно отодвинул засаленную занавеску. на крыльце, опустив голову и скрестив на животе руки, стоял пастор джон чедвик. метрах в пяти за его спиной старый джейк уистлер что–то втолковывал своему сыну брайану. брайану было от силы пятнадцать, он был поздним ребенком, и с джейком они смотрелись скорее как дед и внук.

торн отодвинул засов и приоткрыл дверь. пастор поднял глаза.

— доброе утро, торн.

торн кивнул.

— торн, мы тут обходим соседей. лисицы вконец обнаглели, прямо бедствие какое–то. спасу от них нет. у хаггинсов и муров до последней всех потаскали. надо что–то делать. мистер сильверстайн в субботу собирает мужчин, чтобы пойти в лес, пострелять этих тварей. мы знаем, что ты не держишь кур, но ты хороший стрелок. может, ты нам поможешь?

торн снова кивнул и перевел взгляд на младшего уистлера. тот инстинктивно подался назад.

— спасибо, торн.

пастор повернулся к уистлерам и подал им знак. отец и сын отошли к дороге и остались ждать там.

— торн, ты давно не приходил в церковь. ты хорошо себя чувствуешь?

— да.

— я просто хотел сказать, что если тебя что–то тревожит, ты всегда можешь прийти и облегчить душу.

— хорошо.

— ты придешь в воскресенье?

— да.

— ну что ж. еще раз спасибо, что согласился помочь.

пастор опустил голову, развернулся и сошел с крыльца.

торн закрыл дверь и вернулся на кровать. слова чедвика засели в его голове. «если тебя что–то тревожит, ты всегда можешь прийти и облегчить душу». почему он это сказал? просто так? или догадывается о чем–то? хотя вряд ли. если бы догадывался, сейчас бы все было совсем по–другому. дело в том, что торна действительно тревожило кое–что, и тревожило сильно. но если бы он решил прийти к ним и «облегчить душу», они бы его уже не отпустили.

эндрю сильверстайн приехал в сент–эдвертон в прошлом году с женой и двумя дочерьми. старшей, бет, было одиннадцать, младшей, молли, кажется, девять. по средам и пятницам девочки уходили гулять в лес, и через пару часов возвращались домой. в обоих случаях их путь лежал мимо дома филипса.

поначалу он не обращал внимания на детский смех, доносящийся с улицы. но однажды подошел к окну и проводил девочек взглядом. потом еще раз. и еще. ему захотелось делать это чаще. торн запомнил время, в которое они отправлялись гулять и стал ждать этих прогулок. он не особо задумывался, почему так происходит, просто стоял и смотрел им вслед. мысли о том, чтобы как–то обнаружить себя и уж тем более попытаться с ними заговорить у него не возникало.

впервые испугался торн пару месяцев назад. была среда, но по какой–то причине бет и молли не появились. когда он понял, что не дождется их, то вдруг, неожиданно для себя самого, стал задыхаться. филипс ослабил ворот, но это не помогло. его ладони покрылись вязким потом, а ноги резко ослабли и подкосились. он упал на пол и ощутил режущую боль в животе. его стало колотить, он кое–как дополз до кровати, с головой забрался под одеяло и пролежал там до следующего утра. по–настоящему полегчало ему только к пятнице. когда в одиннадцать тридцать три бет и молли, взявшись за руки, прошагали мимо его окон в сторону леса.