Алла Калинина - Как ты ко мне добра…

— Неужели установлено авторство? И в хорошем состоянии?

— Да нет, вы ничего не поняли. Это к археологии не имеет никакого отношения, это современные молодые художники, самодеятельные, одна из них — девица, вот вроде вас…

— Современная? Так вы еще и за это взялись?

— Взялся! — Он остановился перед ней, тоненький как былинка, узкие плечики, руки в карманах, рано залысевший лоб покрыт был желтым загаром, коричневые умные глаза смотрели сердито. — Да, я взялся. И, если хотите знать, это еще не все. Вы же интеллигентный человек, должны понимать! Жизнь нельзя поделить на профессии, специализации. Вот вы, например. Вы ведь только утешаете себя, что вы археолог. А на самом деле — просто бежите от сложностей. А потом выскочите замуж и ни от чего не убежите, будете и стирать, и готовить, и что еще там… бегать по магазинам — ради этого вашего драгоценного мужа, и все это будет — ваша специальность, а в творческой жизни вы хотите на все закрыть глаза? Вот это — мое, а это — не мое. Но ведь это же чушь! Как можно интересоваться древним искусством и не замечать современного? Да я рад без памяти, что я их раскопал. Сидели тихо по домам, ковырялись для себя, один — бухгалтер, другой — черт знает что, а мы-то с вами думали, что народное искусство погибло! Вымерло, как какой-нибудь никому не нужный мастодонт… или как их там зовут, я не знаю…

— А вы уверены, что это именно народное искусство, а не дилетантство?

— Как вам сказать, не знаю: наверное, это и то и другое вместе. Но меня это совсем не пугает. Народное искусство — всегда дилетантство, пока не становится ремеслом, но учтите, что ремесло — это тоже не ругательство, потому что достигает оно порою таких вершин, какие и не снились современному производству. Автомат ведь только копирует высокого ремесленника и никогда не достигает его высот. Он превосходит его только в тиражировании и тем обесценивает. Недаром ручной труд всегда ценится выше. Словом, все это достаточно сложно. Дилетантизм — понятие условное, все зависит от таланта. Меня гораздо больше интересует самобытность и талант, чем школа. Все может прийти изнутри, само, если есть личность. А впрочем… Да не об этом я с вами хотел говорить. Я ведь начал теперь собирать изобразительное искусство среднеазиатских художников, и, конечно, не только каракалпакских.

— Значит, вы собираете всё?

— Да, всё! У древних каракалпаков живописи как раз вообще не было. А теперь есть, слабая еще, но есть! И она развивается под влиянием соседних народов, а на тех влияло другое искусство — русское, персидское, японское, черт его знает еще какое. И очень хорошо, пускай влияет! Мы не собачники, чтобы выводить чистопородных псов, искусству полезны влияния, они его движут! Ах, Ирина Алексеевна, я знаю, что я сумасшедший, но что мне делать, если все это лежит брошенное, никем не открытое и не замеченное. Мы по колено завалены сокровищами, ну не топить же ими печку, как кизяками…

— С вами умереть можно, Глеб Владиславович! А вы еще меня хотели сманить неизвестно куда. Хорошо, что я не послушалась…

— Вот в этом как раз ничего хорошего нет. Вы же умный человек, и я на вас так рассчитывал! Ну вам же все равно придется приехать, посмотреть, что я там собрал. Вы не представляете себе, как это интересно.

— Ах, господи, ну конечно я приеду, я еще тысячу раз там буду, на раскопки буду приезжать и вообще… не могу я уже как-то без нашей пустыни. Представляете себе — скучаю.

— Да я и сам мучаюсь, там скучаю по Москве, здесь — по Нукусу, чепуха какая-то. Я думаю, на это просто не надо обращать внимания, где мы живем, — это, в сущности, абстрактный вопрос, особенно теперь, когда есть авиация. Или, если хотите, это вопрос, касающийся паспортной дисциплины. Но для нас, для нашей души, он не имеет никакого конкретного смысла, мы живем там, где мы живем, где мы работаем, где нам интересно. Земля ведь одна! Почему бы нам и не любить ее — всю…

— Да вы просто какой-то космополит, Глеб Владиславович!

— Какой я космополит! Бросьте! Я самый что ни на есть советский человек. Даже, если хотите знать, старой закалки; вот вам космополит — это смешно, а мне, знаете ли, страшно! Это в наше время была целая катастрофа. Но ко мне это никакого отношения не имеет. Просто я люблю Среднюю Азию. Я же все-таки живописец, а для художника Средняя Азия — это Мекка. Где еще есть такое солнце, такие краски? Да нигде, даже и не ищите…

— Так, значит, вы еще и художник? И у вас, конечно, есть картины, а вы мне их даже не удосужились показать?