Сергей Шаргунов - Как меня зовут?

Хорошо долго воды не пить, томиться. Недосыпать. Мерзнуть. Славно морозом мориться, душа смерзается. И мысли твердые. Летишь с работы, обмораживаясь, и вечерняя луна летит, как снежок-свежак с отпечатками лепивших пальцев. Но только в тепло войду, сяду, маленечко расслаблюсь — тоска смертная, такое шоколадное таянье, Крым цветет, что хоть раму оконную рвани — и по пояс вон, вылизывая луну-злодейку, локти окунув в карниза снег.

Что исцелит, если не луна и газета? Любовь? Да, влюбиться — это команда. Команда? Приказываю.

Все же меняюсь.

Кровавым пот…

Звонил мобильный.

От неожиданности Андрей припал ладонями к экрану, накрывая слова.

— Монитор не саль! — засек старший сотрудник. — Порнуха? Ща делом нагрузим.

— Я дело делаю, — зарубил документ.

“СОХРАНИТЬ?”

“НЕТ”.

Приложил трубку к уху:

— Алло.

— Андрей?

— Я.

— Встретимся?

— Зачем?

— Зачем? Ребенок, что ли? Погуляем. Вечерком…

— С вами?

— Потанцуем…

— Как?

— Под сапогом-то! А, тварь? Сапоги мне поцелуешь?

— Вы угрожаете? — вымолвил, леденея гортанью. — Молодой человек…

— Ты, мудак сраный, дозалупался! Мы ж тебя обломаем, сучара!

Разъединилось. Номер определился. Центр города.

А вдруг “И души, и бестии”?

Да, “И души, и бестии”! Они! Это их цифры!

Андрей отвел трубу. Держал не опуская.

— Угрожают.

Старший сотрудник, насвистывая, копошился в папке.

— Не бери в голову… Саныч! — завопил он, заметив ответсека, мелькнувшего в коридоре.

Выбежал. Сидевший здесь же другой сотрудник и не шевельнулся, влипнув в Интернет, где в разделе “zoo” розовели порнопоросята.

Андрей, опустошенный, тоже стал искать порно.

С работы он освободился ближе к полуночи, попал на последний поезд метро.

Пространство у “Пионерской” темнело. Не горели окна, фонари, ларек, вбитый во дворе, не играл гирляндами.

Электричество отключили и даже луну замазали. Небесный шар был весь под скоплением туч. Лишь метро, питаясь подземными токами, округло сияло над мерзлой землей, поддразнивая луну.

Снежная аллея, деревца-мочалки, снег всхрустывал, как может хрустеть осиротевший снег, оставленный на волю ветра волн… Собаки давали голоса за спиной — произвольничая, словно степные.

Андрюша подбрел к дому-башне, к бледному монументу, заманчивому особой могильной страстью.

“Почему вырубили свет? — Мысль остановила его. — Может, это специально, чтобы легче — напасть”. Худяков вспомнил прочитанную где-то историю: целый район Нью-Йорка был вырублен, а потом нашли труп свидетельницы убийства Кеннеди…

А может, я правда задел интересы Кремля?

Метельный залп подскочил сбоку, залепил ухо, и, окрыленный, юноша шагнул.

Подъездная дверь открыта и придавлена доской.

Андрей поднялся теменью до лифта. Нажал слабо белеющую таблетку кнопки. Легкий щелчок, от которого на сердце стало еще глуше.

Побежал по лестнице. Сжимая кулаки. Не считая этажи. Если будет засада — лучше не углядеть. Все равно ничего не исправишь. Шаровая молния удара. Или удавка сзади. Но только не шепоток, не шорох…

Там, где квартиры, — хоть глаз выколи. Черные пещеры-проемы, в которых (на каком этаже?) его дежурят убийцы. Посветлее у подоконников, светлостью — серой, недоброй, пророческой…

Он пробегал, косясь в замызганное окно, и кидался с головой в чернь. Выбился из сил.

Идти медленно — самое жуткое. Он не мог шествовать степенно. Мог красться. “Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя грешного!” Мерцающая, как и его пульс, молитовка. Вместо чирканья спичкой или высекания зажигалки. Андрей подымался на цыпочках, так что слышен был ветер за окнами.

И теперь-то понимал: убийцы ждут там, на этаже № 12, у дверей его № 96 квартиры.

Отсеченный от жизни, он прошел свою квартиру. Уткнувшись в решетку чердака, вернулся. Нашарил родную дверь. Извлек ключ, сжимая в липком кулаке, дабы изменнически не зазвенел. Стал оглаживать дверь, отыскивая замок. Страх дал удачу. Мгновенное слепое попадание.

Он повернул ключ с таким чувством, что за минуту отыскал иголку в стогу сена и даже продел сквозь игольное ушко сухую травинку.

Озверело закрылся. Сел на пол. Так он и сидел, приноравливаясь ко мраку.

И вдруг: а зачем я забоялся?

Один-одинешенек взошел на эшафот. И старая МЫСЛЬ, застарелая, но самая главная, опять заворочалась в голове. Встал, снял шубу, снял ботинки. Щелкнул включателем. Без толку.