Ричард Флэнаган - Смерть речного лоцмана

Аляж продолжает разглядывать дома – и вдруг, неизвестно почему, его разбирает смех.

Может, потому, подумал Аляж, может, потому, что все тоже куда-то едут себе и едут: битники и хиппи, яппи и прочие новоявленные мерзопакостные карьеристы, я и этот таксист – все они и все мы пытаемся убежать от нашего прошлого, от наших семей и родных мест. Даже если передвигаемся разными способами – общепринятыми и не очень, удобными и не совсем. И, может, все они, хоть и другие, делают что-то не так, как и я, думал Аляж, может, пора свернуть с дороги и вернуться обратно в буш, откуда мы вышли.

Тут сумчатый волк замолчал – его странная история закончилась. Я чувствую, что деревенею. Откуда эта странная зверюга, этот чертов волк столько про меня знает? Про то, о чем я тогда думал и что чувствовал? Мне захотелось это понять, как и все остальное. Едва передо мной открываются новые картины, сознание переносит меня куда-то в другое место, не дав мне досмотреть их до конца. Я слышу шум – какой-то гул: уже совсем другие звери, совершенно равнодушные, в отличие от меня, к этой истории, снова начинают сипло гомонить, набрасываясь на заготовленные Гарри запасы домашнего портера, которые обнаружила тиликва. Черные какаду откупоривают бутылки, пуская в ход свои огромные крючковатые клювы, – их примеру следуют и все остальные. Пресноводный омар выхватывает своей крепкой фиолетово-зеленой клешней кухонный нож с зеленой ручкой у ехидны, не дав ей опомниться, колотит им по столу и, невзирая на то, что большинство звериной братии не обращает на него внимания, принимается рассказывать другую историю.

Madonna santa! Глазам своим не верю – но прочь сомнения: омар начинает рассказ, и я уже не знаю, то ли это его история, то ли мне это видится; впрочем, если я и дальше буду сомневаться, то пропущу все, что он рассказывает остальным.

Пока они плыли вниз по реке под мелким дождем, Гарри лежал, прикрытый штормовкой, на дне лодки, выложенном досками остро пахнущей хьюоновой сосны, и страдал от боли; боль становилась все сильнее и нестерпимее, так что в конце концов он потерял сознание. Это была всего лишь легкая кома – результат нарастающей боли. С каждым взмахом весел в том месте, где у него еще недавно был большой палец, все сильнее горело – поднимаясь выше и выше, огонь пожирал всю руку целиком. Время от времени Гарри открывал глаза и видел орлана – того самого, без пары хвостовых перьев, что кружил над Большим порогом. Когда у Гарри открывались глаза, птица смотрела в них с росшего на берегу дерева, а потом улетала прочь и возвращалась лишь тогда, когда Гарри снова открывал глаза. Гарри уже не знал, видит он это во сне или наяву. Он вспомнил, как тетушка Элли рассказывала ему историю, как однажды орлан выкрал младенца прямо из загона по дороге к Порт-Сореллу [82]и унес в море – к себе в гнездо на далеком острове Три-Хаммок в проливе [83]. Она верила в эту историю. А Гарри не то чтобы верил, хотя нельзя сказать, что и не верил, – он просто слушал. И запоминал.

На Двойном пороге и Большом им пришлось перетаскивать шлюпку волоком в обход – Гарри, которого бил озноб, хотя его закутали в серое одеяло, плелся рядом, шатаясь из стороны в сторону. Когда они добрались до реки Гордон, дождь полил как из ведра, над самой рекой расстелилась дымка – она то поднималась, то опускалась, клубясь волнами, словно ее вращала чья-то незримая рука. У Гарри начался сильный жар: от огня в руке согрелось и все его тело.

Гарри то засыпал, то просыпался. В какое-то мгновение он сбросил с себя одеяла и штормовку, покрывавшую ему голову, посмотрел на Старину Бо и Слизняка и увидел, что они вдвоем гребут каждый своим веслом: Слизняк – правым, а Старина Бо – левым. Он оглядел их ноги в отсыревших штанах, спадавших тяжелыми складками с колен на башмаки. Оглядел жиденькие волосы промокшего до нитки Слизняка, черного, лоснящегося, в кепчонке на голове. На Старине Бо была замызганная зеленая круглая шапчонка, покрытая отсыревшим белесым налетом, наподобие плесени на завалявшейся отбивной из ягненка. Он посмотрел на их заросшие щетиной лица, блестящие от дождя. Лица выглядели безжизненными – их оживляли лишь капли влаги, стекавшие неровными струйками по морщинистым щекам на серые фланелевые фуфайки. Их сверкающие глаза казались, однако, пустыми и неподвижными – словно сосредоточенными на какой-то далекой точке, служившей им ориентиром дальше по реке. Дождь пронизал речную гладь мириадами игл. Гарри опять забылся сном – ему снилось, будто он проплывает в лодке под пологом дождевого леса, а на веслах сидят два древних мирта, похожих на Старину Бо и Слизняка с застывшими лицами.