Ричард Флэнаган - Смерть речного лоцмана

В низовьях Гремучего, переправляясь волоком, они выходят к довольно большому порогу, который им предстоит преодолеть. Аляж с Тараканом понимают, что времени на раздумья нет, иначе клиенты испугаются еще больше. Что до лоцманов, им, охваченным одержимостью, порог не страшен: у них нет права на страх. Они выкрикивают команды, силясь перекрыть рев потока, и методично руководят погрузкой на плоты переваленного вручную снаряжения. Затем все рассаживаются по плотам, и Аляж объясняет, как они будут проходить порог, показывая направление, которого он намерен держаться, пробиваясь сквозь хаос огромных волн и пенных водоворотов. Он сваливает плот в бурный поток – и вдруг чувствует себя жалкой щепкой. Он чувствует всю мощь стремнины, подхватившей плот и понесшей его вниз – к большому перекату. Плот попадает в сильнейшую круговерть, и Аляж правит к перекату в смертельно опасном положении – боком. «Лево на борт! Лево на борт!» – орет он клиентам, но те уже не в силах тягаться с мощью шального течения, с брызгами и волнами, приведшими их в полное замешательство. Они уже не имеют представления, где находятся, удалось ли им одолеть перекат или еще только предстоит. Они гребут беспорядочно и безрезультатно. Аляж понимает, что больше не управляет плотом. И клиенты, видя, что Аляж потерял управление, перестают грести; некоторые визжат, но все разворачиваются боком к порогу, силясь не подставлять лицо под накаты огромных волн, как будто это может их спасти. Аляж делает широкий гребок веслом в обратную сторону – и ему удается слегка выпрямить суденышко в тот самый миг, когда они зависают на самом краю ската. « Падай на середину! » – кричит он. « Падай! » – снова кричит он, затем хватает Марко в охапку, заваливает его на дно плота и сам же заваливается на него, удерживаясь левой рукой за сетку леерного ограждения. Он чувствует, как суденышко низвергается с края ската, встает почти свечкой, и, озираясь по сторонам, видит громадные стены бурлящей воды, ревущей слева и справа, сверху и снизу и обрушивающейся со всей своей мощью на их утлое суденышко; он видит, как плот снова заваливается почти вертикально, только теперь на один борт. Его тело вместе с телом Марко переваливается с верхнего борта на нижний, в то время как сам плот толкает, подбрасывает и швыряет туда-сюда, словно бумажный пакетик на шальном ветру.

И тут вдруг Аляж понимает, что его больше не колошматит почем зря на пороге и не утягивает под воду, в самое чрево реки, чтобы потом вытолкнуть на поверхность, прежде чем его тело подхватит течением и понесет к следующему порогу; он понимает, что они одолели перекат, что их больше не подбрасывает, что каким-то чудесным образом все остались на плоту и его несет дальше по стремнине. Он пересаживается на кормовой поплавок и видит, что их несет на камни слева по курсу. «Греби!» – кричит он, хватая клиентов за шиворот, оттаскивая их со всей силой на корму и при этом оставаясь в сидячем положении. «Навались на весла!» Они гребут все вместе, а он продолжает выкрикивать только одну команду, пока все не начинают грести дружно – в такт его окрикам. «Раз! Раз! Раз!..» Суденышко выносит к малому затору, временно замедляющему их дальнейший спуск. Затор совсем небольшой, так что плот не перевернется. И Аляж, пользуясь временной задержкой, разворачивает плот вправо.

Высвободившись из затора, плот медленно и тяжело разворачивается, и они, целые и невредимые, следуют прямым курсом дальше. Аляж вскакивает на ноги. И с кормы оглядывается назад – на огромный порог, который они только что преодолели, потом вскидывает вызывающе кулак. И кричит: « Есть! Есть! » Он бьет кулаком по воздуху, чувствуя возбуждение – былое возбуждение от того, что отныне его силы слились с мощью порога и яростью теснины; его охватывает ощущение, что он их живая, неотъемлемая частица. Все остальное на несколько коротких мгновений забывается, даже смерть Дерека, – настолько велико чудо того, что они совершили. Он смотрит на лица клиентов и склабится. «Эй вы, сонные тетери, глядите !» И он обводит широким жестом руки вокруг, как бы охватывая бурлящую, безграничную стремнину, на фоне которой их плотик кажется всего-то красным пятнышком, оказавшимся в полной власти стихии. «Это все вы!» Клиенты не верят своим глазам. Аляж чувствует, как его тело будто разрывается во всю ширь теснины. Каждый накат воды, каждую каплю дождя он ощущает как ласковое прикосновение; он чувствует затылком теплое дыхание дождевого леса, а холод, поднимающийся с реки, воспринимает как массаж, обостряющий все его чувства; каждое мельчайшее очертание ландшафта теснины он воспринимает настолько четко, как будто все подробности разом фокусируются в одной точке, выделяясь из громадного расплывшегося пятна; он различает каждый оттенок каждого цвета; различает каждую частицу туманной дымки, стелющейся со стороны водопада; различает каждый звук стремнины и своего суденышка. Он чувствует себя частью дождевого леса, реки и стремнины. Как будто время остановилось и ему даровано ощущение вечности, позволяющее изучать и познавать каждую сторону, каждую подробность этого застывшего мгновения. Клиенты сидят не шелохнувшись. «Мы победили! – говорит Аляж. – Я люблю вас! Всех люблю!» Улыбка на лице Аляжа сменяется коротким торжественно-серьезным выражением – он кладет руку на плечо Марко. «Сейчас я люблю даже Марко». Он понимает, что выглядит смешно – как эдакий доморощенный Наполеон, расточающий благодарности своим гвардейцам. Он будто нарочно ведет себя по-дурацки – скачет и расцеловывает всех в каски, точно одержимый проповедник, помазывающий головы пастве; он хохочет и кричит без умолку: «Есть!..» И тут же, потрясая кулаком, прибавляет: «Да, черт возьми, мы победили! Да! Да! Да!..» Потом обводит взглядом клиентов и замечает на их лицах один лишь страх и одно лишь предчувствие того, что каждый из них может оказаться на месте Дерека. В их глазах нет ни капли восторга. Они слишком боятся того, что им еще предстоит, и не до конца понимают, что уже сделано. Единодушие мигом улетучивается. И Аляж чувствует, как смерть Дерека снова ложится на него тяжким бременем; он снова, снова и снова чувствует свою беспомощность.