Виктор Пожидаев - Чистые струи

Я часто просыпался и слышал, как трещит по крыше дождь. Потом дождь перестал, и, когда я проснулся совсем, было ясно до праздничности.

Кругом стояли лужи. Над станом носились черные стремительные птицы. По столу ползали удлинившиеся от сырости черви — я забыл спрятать банку.

Несколько раз я порывался возвращаться: понимал, что один он теперь до дому не доберется. Но глухое чувство обиды мстительно удерживало на месте.

Я прожил на заливе два дня. Дорога за это время прокалилась, как глиняный горшок. За моим мотоциклом тянулась расплывающаяся лента светлой пыли. Я замечал на окаменевшей земле дороги узкие виляющие следы знакомых шин. Часто они срывались с проезжей части и появлялись метров через двадцать — он тащил мотоцикл по траве.

Я увидел его в селе, недалеко от магазина. Двое рослых парней в замасленных комбинезонах возились с его мотоциклом, а он, обросший и грязный, сидел рядом и смотрел на дорогу.

Он не шевельнулся, и я проехал мимо.

Он больше не звонил мне.

Мы долго еще работали вместе, но это уже нельзя было назвать работой вместе. Он превратился совсем в другого человека.

Однажды я встретил его с женой. Они стояли у кинотеатра. Она была непривычно весела, что-то говорила ему, полуобернувшись и прижимаясь боком. Я прошел совсем рядом. Он посмотрел на меня, и я увидел глаза обворованного человека.

Теперь, когда я пишу эти строки и тоскую по тому, что уже никогда не повторится, меня не покидает чувство, что я — гнусный воришка.

Ровно семь лет Николай не видел брата. И теперь, почти не выходя из тамбура, где становилось трудно дышать от дыма, он не мог представить ни самого брата, ни встречи с ним. Последнее свидание, на похоронах матери, было тяжелее, чем могло быть даже в такой горестный день. Василий выглядел неопрятным старичком. От завалившейся ограды давно не беленного домика, из малосолнечного нутра которого вынесли маленький нарядный гроб, до самого кладбища младший брат ломал траурную колонну односельчан, выискивая кого-то, толкаясь и наступая людям на ноги. Николай попытался остановить его, но тот отчаянно, с какой-то ненавистью в нетрезвом взгляде, вырвался, тут же споткнулся и упал.

Этим же вечером, так и не дождавшись брата, Николай попрощался с теми, кто сидел с ним за тягостным столом, рассказывая о последних днях жизни матери, и ушел на вокзал. Он понимал, что оставляет Василия в беде, по сильная обида на него, даже чувство отвращения подавило все остальное. Он чувствовал, догадывался — откуда у Василия эта беспорядочность жизни. Младший брат появился на свет в сорок шестом году, незадолго до того, как из их дома ушел непонятный и вспыльчивый чужой мужчина. Николаю было тогда пять лет, но он помнит чудовищные скандалы, которые устраивала матери бесноватая цыганка. Мать сносила их с какой-то стойкой, забитой покорностью, ни разу и не попыталась прогнать эту злую женщину, позабывшую нормальные человеческие слова. Николаю было немного страшно, когда цыганка, прищурив сверкающие черными искрами глаза, хватала мать за руку и, выгибая ей ладонь, сиплым от волнения голосом пророчила всякие несчастья. Она приходила так часто, что казалось, даже жила у них. Когда она появлялась, мужчина свирепо стучал кулаком по столу, кричал какие-то непонятные слова, метался по комнатам и в конце концов выскакивал за дверь.

А потом они остались одни. Василий рос, не подозревая о том, что мать, выхлопотав для него метрики, сделала его на год старше. Получалось, что у братьев был один отец — погибший в сорок четвертом где-то на Украине.

Нельзя сказать, что Николай не любил мать, но детское сердце, впитав в себя какую-то черную боль позора, нанесенную ему в то проклятое время, взрослея, не освобождалось от этой боли.

Семь лет Николай получал от брата редкие и краткие почтовые послания. Он мысленно видел Василия таким же, как в день похорон матери, и известия о том, что брат женился на какой-то Марине, что у него появился сын, а спустя два года второй, его мало тронули. Он привык к своей отчужденности в отношениях с братом, отошел от него так далеко, что все более тончающая ниточка родства уже почти не ощущалась.

Сейчас Николай был в отпуске и ехал в родное село по той простой причине, что ему все чаще и чаще стала сниться мать — маленькая, безропотная женщина, умоляющими глазами смотревшая на него, когда Василий расспрашивал о подвигах отца-танкиста.

В половине пятого Николай вышел на своей станции. Он шел по новому бетонному тротуару и удивлялся внезапности перемен: вокзальчик, бытовавший за добрых полкилометра от села, оказался чуть ли не в центре его — появились целые улицы новых двухквартирных домов; бывший пустырь у вокзальчика превратился в товарную станцию со своей особенной, серьезной жизнью, которую подчеркивал то и дело позванивающий козловый кран; обособленно и привольно светлело силикатным кирпичом четырехэтажное здание средней школы.